Страница 23 из 157
Могу уверить Его Величество[58], что русская нация не могла выбрать лучшей государыни. Герцогиня Курляндская тридцати шести лет от роду, очень величественной представительности, очень любезна, отличается большим умом и поистине достойна трона. Считаю себя счастливым, что я отнесся к ней с особенным вниманием не только в бытность мою в Курляндии, но также и здесь, когда она приезжала в эту столицу, чтобы присутствовать на коронации покойного царя, и она меня почтила особенным отличием.
Фамилия Долгоруких больше мертва, чем жива, исключая фельдмаршала Долгорукова, который как умный человек предпочел благо своей нации интересу своей фамилии. Отныне же падет все величие этой фамилии и поднимется фамилия Голицыных.
Благодарение богу, все произошло с величайшим спокойствием, и все так тихо, как будто ничего и не бывало. ‹…›
Верховный Тайный Совет – Анне Иоанновне{28}
[Москва, 19 января 1730 года]
Премилостивейшая государыня!
С горьким соболезнованием нашим Вашему Императорскому Величеству Верховный Тайный Совет доносит, что сего настоящего году генваря 18 пополуночи в первом часу вашего любезнейшего племянника, а нашего всемилостивейшего государя, Его Императорского Величества Петра II не стало, и как мы, так и духовного и всякого чина светские люди того ж времени заблагорассудили российский престол вручить Вашему Императорскому Величеству, а каким образом Вашему Величеству правительство иметь, тому сочинили кондиции, которые к Вашему Величеству отправили из собрания своего с действительным тайным советником князь Василием Лукичом Долгоруким, да с сенатором тайным советником князь Михаилом Михайловичем Голицыным, и с генералом майором Леонтьевым и всепокорно просим оные собственною своею рукою пожаловать подписать и не умедля сюды в Москву ехать и российский престол и правительство воспринять, Вашего Императорского Величества всеподданнейшие рабы: канцлер граф Голицын, князь Михайла Голицын, князь Василий Долгоруков, князь Дмитрий Голицын, Андрей Остерман, князь Алексей Долгорукий.
«Кондшции»{29}
Понеже по воле всемогущего бога и по общему желанию российского народа мы по преставлении всепресветлейшего державнейшего великого государя Петра Второго императора и самодержца Всероссийского, нашего любезнейшего государя племянника, императорский всероссийский престол восприняли и, следуя божественному закону, правительство свое таким образом вести намерена и желаю, дабы оное вначале к прославлению божеского имени и к благополучию всего нашего государства и всех наших верных подданных служить могло, того ради через сие наикрепчайше обещаемся, что наиглавнейшее мое попечение и старание будет не токмо о содержанки, но о крайнем и всевозможном распространении православной нашей веры греческого исповедания, такожде по принятии короны российской в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника ни при себе, ни по себе никого не определять. Еще обещаемся, что понеже целость и благополучие всякого государства от благих советов состоит, того ради мы ныне уже учрежденный Верховный Тайный Совет и восьми персонах всегда содержать к без оного Верховного Тайного Совета согласия:
1) Ни с кем войны не исчинять.
2) Миру не заключать.
3) Верных наших подданных никакими новыми податями не отягощать.
4) В знатные чины, как в статские, так и в военные, сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять, и гвардии и прочим полкам быть под ведением Верховного Тайного Совета.
5) У шляхетства живота и имения, и чести без суда не отымать.
6) Вотчины и деревни не жаловать.
7) В придворные чины как русских, так и иноземцев без совету Верховного Тайного Совета не производить.
8) Государственные доходы в расход не употреблять. И всех верных своих подданных в неотменной своей милости содержать. А буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской.
Из донесения де-Лирия{30}
Москва, 20 (31) января 1730 года
Пока мне недостает способов для отправки Лекароса, Я продолжаю узнавать новые обстоятельства, которые сопровождали смерть царя. Когда Долгорукие увидели, что он уже не встанет, они задумали женить его по всей форме, чтобы таким образом корону обеспечить княжне-невесте. Но этому с героическим бескорыстием воспротивился фельдм. Долгорукий, несмотря на то, что он ей дядя. И так как с ним соединился и барон Остерман, то они и не могли исполнить задуманное. (…)
Хотя принцесса Анна, герцогиня Курляндская, провозглашена и признана царицей, но еще сомневаются, примет ли она выбор, потому что этот выбор сделан с некоторыми ограничениями, несколько тяжелыми. Но я не сомневаюсь, что примет, потому что, не говоря уже о приятности царствовать, однажды получивши власть, она легко сбросит иго. (…)
Все продолжает быть покойно, и ныне я ездил поздравить старшую сестру будущей царицы, герцогиню Мекленбургскую, которая, хотя ей и досадно, что не выбрали ее, притворяется довольною и веселою. (…)
Три дня тому назад приехал фельдм. князь Голицын, присутствие которого весьма усилит партию его дома, потому что этот человек весьма решительный и обожаем войсками. Итак, внешнее спокойствие продолжится, а придворные интриги умножатся, потому скоро начнут думать, чтобы выдать царицу замуж за какого-нибудь отличного подданного, но я еще не могу предположить, на ком бы могли остановиться. (…)
Из донесения Маньяна{31}
Москва, 22 января (2 февраля) 1730 года
В настоящее время еще нельзя знать, какова будет эта новая форма правления и будет ли она составлена по образцу Англии или Швеции. Однако относительно намерений старинных русских фамилий известно, что они воспользуются столь благоприятной конъюнктурой, чтобы избавиться от того ужасного порабощения, в котором находились поныне, и поставят пределы той безграничной власти, в силу которой русские государи могли по своей доброй воле располагать жизнью и имением своих подданных, без различия в составе и форме суда, так что в этом отношении вельможи русского государства не имели сравнительно с простым народом никаких преимуществ, которые ограждали бы их от кнута и лишения всех чинов и должностей. Итак, не может быть сомнения в том, что русские вельможи прежде всего обратят внимание на это обстоятельство. По крайней мере, если они не сделают этого, нельзя будет не сказать, что они пропустили удобный случай по недостатку мужества.
Г. Мардефельд – Фридриху-Вильгельму I{32}
Москва, 22 января (2 февраля) 1730 года
(…) Мне также в настоящее время сообщают, что герцогиня Мекленбургская [Екатерина Ивановна] и сестра ее великая княжна Прасковья [Ивановна] тайно стараются образовать себе партию противную их сестре-императрице. Однако мне трудно поверить этому, ибо успешный исход невозможен и они этим делом нанесут наибольший вред самим себе. (…)
P. S. Во время болезни покойного императора никого не пускали к больному государю, исключая любимца его, отца последнего, барона фон Остермана и дежурных придворных кавалеров, так что камергер Лопухин часто сам разводил огонь.
Любимец[59] был во время этой болезни редко при императоре, а почти все время проводил у своей невесты графини Шереметевой. Барон фон Остерман, напротив, постоянно при нем был, и этот печальный случай ясно доказал высокую степень любви и уважения к нему российского императора. В последние дни, потеряв уже почти зрение, он беспрерывно спрашивал, тут ли Андрей Иванович (это имя русские дают барону фон Остерману), и когда тот ответил и спросил, что прикажут его величество, царь говорил, что все прекрасно, если он только при нем останется. Остерман также не допустил совершение бракосочетания императора раньше полного его выздоровления, но, несмотря на это, полагают, что если бы император остался в рассудке еще несколько часов, то семейство князей Долгоруковых решилось бы на все, чтобы добиться исполнения этого обряда.