Страница 106 из 157
Действительно, государыня послала за Паниным; он рассказал ей все, что знал, и если, с одной стороны, он уничтожил в ней всякое подозрение в моем сообществе с Мировичем, то, с другой, вряд ли доставил ей удовольствие, обрисовав ей портрет Мировича, составлявший точный снимок с Григория Орлова, самонадеянного вследствие своего невежества и предприимчивого вследствие того, что не умел измерить глубину и обширность замыслов, которые он думал легко исполнить с помощью своего скудного ума.
Меня это все повергло в печаль. Я увидела, что мой дом, или, скорей, дом графа Панина, был окружен шпионами Орловых; я жалела, что императрицу довели до того, что она подозревала даже лучших патриотов, а когда Мировича казнили, я радовалась тому, что никогда не видела его, так как это был первый человек, казненный смертью со дня моего рождения, и если бы я знала его лицо, может быть, оно преследовало бы меня во сне под свежим впечатлением казни.
Этот заговор так ничем и не кончился, а публичный суд над Мировичем (его допрос и весь процесс происходил при участии не только всех сенаторов, но и всех президентов и вице-президентов коллегий и генералов петербургской дивизии) не оставил никому в России ни малейшего сомнения насчет этого дела: все ясно увидели, что легкость, с которою Петр III был низложен с престола, внушила Мировичу мысль, что и ему удастся сделать то же самое в пользу Иоанна. За границей же, искренно или притворно, приписывали всю эту историю ужасной интриге императрицы, которая будто бы обещаниями склонила Мировича на его поступок и затем предала его. В мое первое путешествие за границу в 1770 г. мне в Париже стоило большого труда оправдать императрицу в этом двойном предательстве. Все иностранные кабинеты, завидуя значению, какое приобрела Россия в царствование просвещенной и деятельной государыни, пользовались всяким самым ничтожным поводом для возведения клеветы на императрицу. Я говорила в Париже (и до этого еще Неккеру и его жене, которых видела в Спа), что странно именно французам, имевшим в числе своих министров кардинала Мазарини, приписывать государям и министрам столь сложные способы избавиться от подозрительных людей, когда они по опыту знают, что стакан какого-нибудь напитка приводит к той же цели гораздо скорей и секретнее.
Из записок Г. Р. Державина{125}
Мировичу отрублена на эшафоте голова. Народ, стоявший на высотах домов и на мосту, необыкший видеть смертной казни и ждавший почему-то милосердия государыни, когда увидел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрогся, что от сильного движения мост поколебался, и перила обвалились.
Часть седьмая «Крепко умер!» Убийство Павла I 1801 г.
Каких только легенд не сочиняли о происхождении великого князя Павла Петровича, будущего императора. Говорили, что его отец не Петр Федорович, а первый фаворит Екатерины II С. Салтыков, что ребенок вообще был подменен сразу после рождения, причем Елизавета подсунула роженице не то какого-то чухонского младенца, появившегося на свет в тот же день, не то даже собственного сына. Как бы то ни было, Павел сразу же оказался в центре различных династических комбинаций, сильно повлиявших на его судьбу и характер. Елизавета собиралась передать ему трон, минуя его родителей. В ходе переворота 1762 года сторонники великого князя не смогли отстоять его интересы, но важно, что такие сторонники были. На протяжении многих последующих лет отношения между Екатериной и ее сыном омрачались скрытым соперничеством, пониманием того, что права Павла на престол куда солиднее, чем у Екатерины. Неудивительно, что сама императрица поддерживала разговоры о незаконном происхождении наследника. А Павел, напротив, демонстративно подчеркивал свою верность памяти Петра III. Чего стоило одно перезахоронение останков убитого монарха одновременно с погребением усопшей Екатерины. Два открытых гроба стояли рядом на отпевании, и в одной процессии их доставили в Петропавловский собор. По воле Павла у гроба Петра III шел Алексей Орлов…
Сын во многом напоминал отца – в привязанности к собственному войску, устроенному на прусский манер, – тогда это был ораниенбаумский отряд, теперь – гатчинцы, – в стремлении подтянуть шагистикой и суровыми наказаниями изнежившуюся при царицах гвардию, в упрямстве, вспыльчивости и непродуманности многих решений, в плохом знании государственных дел, от которых и отца, и сына намеренно держали подальше, но главное – в трагическом совпадении судеб. Когда петербуржцы прощались с неожиданно усопшим Павлом, они слышали от стоявшего над гробом офицера ту же фразу, что звучала у тела Петра III почти сорок лет назад: «Проходите скорее!» И причины поторапливать публику были те же самые…
Демонстративно порывая с екатерининскими традициями, Павел словно искушал рок и сам готовил общественное мнение к грядущему перевороту. Уже в 1797 году говаривали: «Россия имеет ум, и бог ведает, может так статься, как с батюшкой…»
Если же отвлечься от некоторых внешних черт сходства и политических деклараций, то царствование Павла имеет все же весьма мало общего с эфемерным правлением Петра III. Сотрудники Петра III, готовившие его первые указы, явно были сторонниками своеобразного политического либерализма, реализованного в полную меру в эпоху Екатерины II. Павел же, напротив, «ужесточая» режим, придавая ему консервативные черты, строил совершенно иную систему отношений власти и подданных, чем-то предвосхищавшую порядки при Николае I. Павел посягнул на привилегии дворянства – чего стоит возвращение телесных наказаний для привилегированных сословий, – и в этом главная причина конфликта между императором и его окружением.
Что же касается упорно распространявшихся толков о сумасшествии Павла, то они интересны для нас только как свидетельство о состоянии общественного мнения, неблагоприятного к императору. «Свет» может, оказывается, затравить и погубить не только вольнодумца-поэта, но и государя, если тот вызывающе пренебрегает интересами высшего сословия, к тому же избалованного долгим предыдущим царствованием.
Заговоры против Павла тлели все годы его правления. В представлении многих современников он сам оказался на престоле вопреки воле Екатерины, а значит, в соответствии с нормой 1722 года, незаконно. Да и принимал бразды правления Павел в 1796 году так, словно брал власть силой, не как законный наследник, а на манер дерзкого узурпатора: в Петербург спешно брошены голштинские войска, началась бесконечная череда отставок и опал екатерининских вельмож, развернулись гонения на учреждения, созданные императрицей, ее проекты и даже замыслы. Первые «конспирации» против Павла относятся к 1797-1799 годам, и тогда уже в них был замешан наследник – великий князь Александр. В 1800 году стал сплетаться заговор, в конце концов стоивший императору жизни. Главную роль в нем играли Н. П. Панин, адмирал О. Дерибас и П. А. фон дер Пален. Но первый в ноябре отправился в ссылку, второй в начале декабря внезапно умер. Кстати, ходили слухи, что адмирала отравили заговорщики, боявшиеся, что известный своим коварством основатель Одессы решит выдать их планы Павлу. Остался один Пален, и, надо отдать ему должное, он мастерски справился со своим делом. Столь разветвленного и блестяще организованного заговора, осуществившегося к тому же целиком по задуманному плану, Россия, кажется, еще не знала. Многие детали паленовского предприятия до сих пор покрыты мраком, поскольку его участники, по вполне понятным причинам, не были расположены к полной откровенности. Достаточно сравнить между собой различные версии рассказа Л. Л. Беннигсена о произошедшем в Михайловском замке, чтобы заметить, как менялись важнейшие эпизоды в зависимости от того, когда и с кем беседовал генерал. Неудивительно, что и в единственной современной реконструкции событий марта 1801 года, принадлежащей перу Н. Я. Эйдельмана («Грань веков»), остаются, по признанию самого же автора, важные пробелы, которые едва ли удастся когда-нибудь заполнить.