Страница 31 из 79
Не знаю, как здесь выглядят мертвые, но сомневаюсь, что они хотя бы на унцию лучше наших, реальных. Если не хуже: в забавном мире, местами, казалось бы, вывернутом то ли на изнанку, то ли, наоборот, на правую сторону, такому страшному явлению не должно было остаться места. Но оно осталось, превратившись в комичную и – язык с трудом поворачивается сказать такое, - привычную вещь.
Но от комического до трагического всего полшага – не знаешь, когда в пору смеяться, а когда плакать.
Поэтому я и молчала. Шакки тоже.
Какое-то время мы смотрели друг на друга, встав по разные стороны от алтаря, и никто не решался заговорить первым. Точно ком в горле застрял – у меня так точно.
А что говорить-то? Как мне жалко Брыся? Как несправедлива жизнь? Как я хочу, чтобы все происходящее сейчас оказалось сном? Первое – нельзя просто объяснить, слишком тривиальными покажутся слова. Второе – кто такого уже не говорил, выпуская и из головы, и из души мрачные мысли, теряя при этом последние крупицы надежды? Вопрос риторический. А насчет третьего… Говорить сложно. С одной стороны – да, потому, что каких только страхов мне за столь короткое время пришлось пережить… Иной бы человек с ума сошел от такого внезапного поворота событий. С другой же – и уйти отсюда я теперь не могу, уже протянулись короткие, невидимые нити обязательств, сопричастности, которые требуют – а лучше сказать: «обязывают», - поступить в духе девиза трех мушкетеров: «Один за всех, и все – за одного».
Собственно говоря, я вообще уйти отсюда не могу: нет, из храма запросто, хоть прямо сейчас, а вот из самого мира… Вот не могу и все! Эх, как бы понять, что за сила меня сюда забросила?
Поэтому и единственное, что мне оставалось, поднять глаза на Шакки и спросить:
- Что дальше?
Шакки внимательно на меня посмотрела, точно прикидывая что-то. Не знаю, какие мысли бродили у неё в голове, впрочем, я и знать не особенно хотела: хорошо там, где нас нет, будь то место в реальном мире или в чьих-то мыслях.
Откинув от глаз прядь волос, девушка коротко произнесла:
- Золото.
- Куда?
- Спроси, что полегче. Это тебе в голову пришла такая идея, - её правда, не спорю.
- Ну, а куда его монах девал? – но должна же она это знать: при воскрешении своего питомца она наверняка присутствовала.
«Не ел же», - впрочем, история знала и такие случаи.
- Ссыпал куда-то горкой… - нахмурив лоб, пробормотала девушка, пытаясь вспомнить. – Куда-то на пол. Там какое-то особое место находилось. Специально для золота.
Сначала осторожно ногой, а потом, присев на корточки, и руками, Шакки принялась разгребать мусор, ссыпанный нами на пол. Я стояла рядом, затаив дыхание, не зная, чем помочь. Вороша сор, она поднимала в воздух клубы пыли, оттого и чихала через каждую минуту, но не останавливалась, а на мое предложение помощи непреклонно заявила: «В сторону желторотик, не мешай старшим работать».
Разгребши мусор, мы нашли это несчастное углубление, похожее некогда на влитую в камень чашу, больше полметра в диаметре, ранее украшенную по ободку каменьями, ныне заботливо выковырянными чьими-то шаловливыми ручонками; позолоченную когда-то, теперь же – засыпанную известкой и ободранную. Да, этот зал определенно нуждался в ремонте! Хотя чаша до сих пор хранила странное ощущение благоговения, похожее чем-то на ностальгию о былых золотых годах. Похожее чувство в человеке будит взгляд на древние руины, оставшиеся от греков: будь то Акрополь или святилище Аполлона в Дельфах.
И потому ещё возмутительней казалось, что кто-то посмел залить это произведение искусства цементом! Теперь туда не то, что золото – воду налить нельзя.
Нет, высшие силы, управляющие этой игрой, определенно делают все, чтобы жизнь сахаром не показалась! Уверена, что сделали этот «финт» специально, назло мне и Кириллу, чтобы мы не смогли вернуть к жизни Брыся.
Мы с Шакки сидели на корточках перед зацементированным углублением в полу и красноречиво буравили его взглядом.
- Будем ломать? – тоном профессионала-взломщика поинтересовалась девушка, которой такие мелочи, как цемент, бетон и прочее – небольшое недоразумение в жизни.
- Будем, - в том же духе отозвалась я, уступая на сей раз минуту славы Шакки – все-таки она сильнее меня: уровень другой, против правды не попрешь. Да и у нее из оружия - победитовый меч. Как раз по бетону!
Но что легко сказать, то трудно сделать: нужно отцепить ведь только саму строительную смесь, а все остальное – не задеть, а с учетом силушки богатырской у девушки возникли определенные сложности…
Цемент-то, хоть и с изрядным грохотом, вывернули из углубления… Да только вместе с ним самим – по форме оно походило на глубокую округлую кастрюлю, - я вцепилась себе в волосы: со стороны коридора, ведущего в храмовый зал, послышались чьи-то торопливые шаги, гулко отдававшиеся в повисшей тишине.
- Отлично… - с негромким смешком произнесла я, понимая, что ничего нам просто так не дастся. И ведь сбежать никуда нельзя! Коридор отрезан, до дыры в потолке – долго и натужно лететь, чего ни я, ни Шакки, не умеем, а мест, где можно спрятаться, здесь не так уж много – раз и обсчитался.
А шаги все ближе.
Быстро вернув кусок цемента на место, мы с Шакки осмотрелись. Взгляд заметался от одного угла к другому: ни потайных ниш, ни шкафов, даже захудалой шторки нет! Под ногами – деревянные щепки, вперемешку с камешками. А из укрытий, хоть и весьма ненадежных – доски у стены, да сам алтарь.
Хоть вой от отчаяния.
Сейчас зайдет один из местных монахов, и плакал наш план горькими слезами.
- Прячься за досками! – толкая девушку в бок (впрочем, с малозаметным успехом) в сторону нашего последнего спасения. Ухватив одну несколько досок, мы их примостили к углу, между ними и стеной уселась Шакки. А вот мне места не хватало: если сядем обе, то видно будет, что здесь кто-то прячется.
Сейчас лучше не рисковать.
И, за пару секунд до того, как в зал кто-то зашел, я рыбкой нырнула за алтарь и затаилась, боясь лишний раз вздохнуть.
Шаркающие шаги проследовали внутрь, а потом все затихло. В повисшей тишине было слышно, как шуршит о пол хламида пришедшего. Казалось, что можно различить дыхание монаха.
Сердце ушло в пятки – монах неторопливо прошагал внутрь, то ли оглядываясь, то ли осматриваясь.
Царило молчание. Воздух гудел. Как назло зачесалась нога, и сильно так, что хоть вой. И монах, как чувствовал, не спешил уходить.
Обратившись в слух, я старалась ориентироваться на его шаги и шорох одежды, чтобы если он пойдет кругом алтаря, успеть отползти по кругу. Думать о том, что будет, если монах просто перегнется через него, я не стала. Нужно быть оптимистом.
В ушах стучало, перед глазами потемнело – шаги приблизились к доскам. Потом послышалось шуршание-шевеление, точно кто-то поправлял стоявшие доски – меня бросило в холодный пот. Если монах доски поставит слишком близко к стене, то они либо упадут, либо встанут так, что станет понятно – за ними кто-то прячется.
Но проходила секунда другая, за ней следом минута, но никаких восклицаний или проклятий не было слышно. Монах с кряхтением отошел от досок. Ничего страшного не случилось.
От облегчения я выдохнула.
И монах, точно гончая, встрепенулся, чуть ли ни подскакивая к алтарю.
Зажав рот ладонью, я молила в мыслях всех известных богов, чтобы пронесло – пусть неведомая сила свыше внушит монаху, что он ошибся и ему показалось.
В гробовой тишине слышалось, как негромко стучат по полу каблуки башмаков, да что там, мне казалось, что я слышу, как ногти стучат по камню алтаря, за которым я пряталась.
Монах провел ладонью по камню – тут же поднялись клубы пыли. В горле запершило, глаза защипало, но самое страшное – страшно засвербило в носу, захотелось чихнуть. Да так сильно…
Рядом грянул громоподобный по силе чих, да такой сильный, что снова только осевшая пыль взметнулась вверх, а купол – задрожал. Даже любопытно стало, что ж там за монах такой, если от его чиха все сотрясается.