Волки белые

Следующая русская группа, состоявшая из Димы-«Дьяка», Андрея Л., и только приехавших Славика из Москвы, Андрея из Петербурга, Саши-«Барона» из Харькова, Бориса-«Золотозубого» из Мордовии, вообще развернула настоящую войну из бункера, ставшего таким образом «русским». Русским он стал не случайно, так как имел худшее положение на этом участке фронта. Он далеко выдвигался за сербские позиции, однако, после нескольких вылазок из него наших ребят противник стал остерегаться нападать на него.

Новая группа из «Жириновского», Кренделя, Валеры Г., и только приехавших «Дениса-художника» из Белоруссии, «Миши-студента» из Москвы и «Тролля» (российского прапорщика) продолжила дело успешно. Все боевые дежурства прошли без жертв со стороны русских, хотя опасных ситуаций было много, а случались и курьезы, когда, например, Валера Г., пойдя по нужде, чуть не сел на мину, о которых никто его из ребят не предупредил. В другой раз Денис, выползая в разведку, чуть не был срезан «прикрывавшим» его Мишей. Миша то ли из-за своих очков, то ли из-за того, что Денис выполз наверх горы, не смог правильно оценить расстояние, и вместо того, чтобы стрелять по мусульманам, чуть не попал в Дениса. Противник в районе русского бункера стал тогда укрепляться, и несколько раз ребята могли в этом убедиться. Правда, Денис из наблюдений «Тролля» сделал анекдот о бункере из стекла и бетона, и о мужике в красной рубахе. Таких анекдотов возникало много и по поводу и без повода. То Дима-«Дьяк» взрывателем случайно взрывал унитаз, эксперимента ради. То Барона «заряжали» за пивом старыми, вышедшими из употребления, динарами. То Денис и только прибывший Роман из Вятки, начинали под губную гармошку маршировать по Пале. Кстати, Роман был самой интересной личность из всех нас, так как он был монахом из Валаама, но так как он это скрывал, то мы посчитали его из-за его длинных волос «заблудившимся хиппи», что основывалось на его рассказах о питерском кафе «Сайгон» и «школах ушу». Единственным же официальным представителем церкви у нас был Дима-«Дьяк», человек на войне заслуженный, но «иерархами» не любимый.

Позднее, оценивая те события, даже наш анархичный отряд в среднем имел более высокий (даже образовательный) уровень, в том числе и по дипломам, нежели местная власть. Тот же Денис, окончивший художественное училище в Белоруссии, работавший в Австрии художником, обладал большими знаниями и боевым духом, нежели многие местные офицеры, годами боровшиеся с Западом и с исламом. Другое дело, что наши ребята не были устроены в местном обществе. Никому из нас никто не помог даже советом, чтобы стать воином. Что дома, что здесь, воинское ремесло рассматривалось как что-то находившиеся между бандитизмом и авантюризмом. Для того чтобы хорошо воевать, необходимо иметь чувство долга, а оно невозможно без существования определенной идеи. На фронте, следуя идее, человек вырастал профессионально и морально. В профессиональных армиях подобное участие обеспечивается силой одной дисциплины, но это часто ведет к «профессиональной деформации», и тут часто люди ломаются психологически. Подобная «профессиональная деформации» присуща любому воюющему обществу, особенно в ходе длительных войн, когда и идея выхолаживается. Не был исключением и наш отряд. В начале большинство прибывших ребят были полны энтузиазма, проистекавшего в конечном итоге, как раз из идеи, пусть не сформулированной, но являвшейся проявлением русского духа. Даже безыдейные люди в такой среде охватывались, пусть и относительно, энтузиазмом остальных, хотя никто никого в отряде не мог заставить воевать, но считалось аморальным не идти в бой с остальными ребятами, хотя бы на вторых ролях. Опасность участия в этих боях была весьма реальной, были и те, кто «ломались», но отряд своим существование давал чувство общности. Ведь и в местном обществе немногие были готовы отдать свою жизнь за общую победу. Рисковать на войне — дело неблагодарное, и куда легче было стать «героем» благодаря связям в тылу. Мы во всем этом были элементом посторонним, и речи о русско-сербском братстве не многое могли исправить.

Никто не безгрешен, и одно дело — когда человек стремится к чему-либо, допускает ошибки, признает их и раскаивается. Совсем другое, когда он этими ошибками еще и гордится. Общая политика в сербском обществе задавалась так, что наверх выбивались полуграмотные люди, говорящие часто, причем открыто, абсурдные вещи. Все это можно было терпеть, если бы это не повторялось с попугайской настойчивостью. Особенно раздражали словоизлияния о неблагодарности России по отношению к сербам, словно именно ради нее сербы ввязывались в многочисленные войны. Как будто не сербы из Боснии и Герцеговины в Первой мировой войне оказывались в составе австро-венгерской армии, как на фронте против России, так и против Сербии, тоже, якобы, предавшую сейчас Республику Сербскую.

История — дело сложное, и не стоит по политике верхов судить обо всем народе, но как раз такие взгляды доминировали в местном обществе. В конце концов, это было не нашей проблемой, и ущерб испытывали в первую очередь сами сербы. Попав в здешний хаос, мы себя чувствовали инородным телом на этой странной войне. Единственное, что придавало смысл — участие в боевых действиях, и лишь они поддерживали существование нашего отряда. Для всех нас тогда отряд был единственным смыслом жизни, и после войны это подтвердилось на деле, даже на политическом уровне. К сожалению, наши ребята этого до конца не понимали, да и не могли понять, и, утомленные неустроенной «бытовухой», в конечном итоге разочаровались во всей этой войне.

К июлю 1994 года состав нашего отряда обновился. Я к тому времени, встретившись с Леней на Украине, быстро добрался до Темишоары. Там поспал несколько часов в вагоне белградского поезда (где какой-то румынский контролер попытался содрать с нас десять немецких марок из-за курения в вагоне, но, услышав угрозы в свой адрес, быстро отбыл в поисках иных жертв), а утром мы попали в пограничный сербский город Вршац. Местная полиция встретила нас приветливо: увидев наши военные книжицы (билеты), один милиционер вывел нас из толпы «совковых фарцовщиков», ждавших досмотра вещей. Нас без очереди и без досмотра пропустили в Республику Сербскую. Прибыв автобусом в Белград, мы смогли даже устроиться в отель «Метрополь» (с одобрения вице-президента Республики Сербской Биляны Плавшич, которая, как и многие другие деятели РС, жила в этом весьма дорогом и престижном отеле). В Белграде, в русской православной церкви, мы познакомились с новыми добровольцами, посланными отцом Василием. Первый доброволец, якобы белорусский монах, в отряд так и не попал, так как решил вернуться домой. Двое других, члены монархической организации «Имперский орден — союз», в отряде задержались недолго. По-моему, они были слишком молоды и неопытны, поэтому послужили темой для новых анекдотов. Рассказывая о военной подготовке в своей организации, они упомянули о том, как в чистом поле строили редуты (вероятно, подразумевая траншеи) из земли и бревен, а на вопрос кого-то из наших, где же они в чистом поле взяли бревна, дали ответ «о совсем маленьких ёлочках». Но, в принципе, неприятностей они не доставляли, да и сами заявили, что прибыли на войну ненадолго, ради «разведки» для своего монархического отряда, впрочем, так и не прибывшего.

Куда более экзотичной фигурой оказался парень с Камчатки, решивший почему-то ехать к своей девушке в Перу через Югославию: за это его и прозвали «Перуанцем». Перуанец у нас тоже долго не задержался, но зато несколько дней провел в отряде специальной милиции «Кула». В этот отряд мы тогда хотели перейти все вместе, так как люди устали от неустроенности в чете Алексича, но из-за близких отношений между последним и командиром этого отряда, «Ченой», перехода не получилось.

В августе наша группа из Леонида, Дениса, Романа, «Тролля», Андрея, «Кренделя», «Барона» и «монархистов» побывала на очередном «положае». Показали себя ребята хорошо. Лёне, командовавшему этой группой, удалось сплотить их в одно целое. Такая группа в местных условиях являлась немалой силой, а наши ребята были тогда готовы пойти на любые боевые задания. Но отряд оказался в непонятном, подвешенном состоянии. Местному сербскому командованию, в том числе воеводе, ничего не стоило всего лишь объяснить необязательность нашего пребывания здесь. Вместо этого начались интриги, от которых нам стало предельно тошно. Парадоксально: нас со всех сторон называли «наемниками», а мы имели месячную зарплату в 50 динаров (то есть около 30 долларов вначале). По приезде я узнал, что главный источник доходов наших ребят — продажа электросчетчиков из пустых зданий на первой линии обороны Гырбовицы, а также нескольких десятков рулонов ковров «теписонов» (их вытащили из здания на берегу Миляцки, не только не занятого сербскими войсками, но и заминированного). Даже продуктами наш отряд обеспечивался плохо. Вдобавок куда-то пропало знамя нашего отряда, и это символически означило начало конца нашего 3-го РДО. Впрочем, помимо объективных причин, характерных для всего сербского войска, существовали и особые причины этого конца, также достаточно понятные.