Волки белые

Возвращаясь, я увидел воеводу и стоявшего рядом с ним Ацо Петровича, поздоровался с ними, хотел было завести разговор, но не успел, так как танк, стоявший вровень с нами, начал бить из своего орудия. К нему присоединились еще несколько танковых орудий. Стоял такой грохот, что было не до разговоров. Я устроился на обрыве, где наблюдал за дорогой в Тырново. Здесь мы с ребятами увидели, что по этой дороге идут десятка два мусульманских автомобилей и несколько подвод, они шли не торопясь, в направлении на Игман. Было очевидно, что Тырново на грани падения.

Танки закончили стрельбу через час, Валера с Борисом попытались в это же время выпустить через просвет в деревьях 2–3 тромблона в сторону противника, и они полетели вертикально. В эффективность такого огня я сомневался, но он позволял держать противника прижатым к земле. До нас дошло известие, что взята ключевая позиция «Цырни вырх», которую не могли взять, и топтались перед ней два дня бойцы 1-й Романийской бригады. Наконец, пришел новый приказ о продвижении вперед. Как только мы заняли первоначальные позиции, подошел Неделько и сообщил, что на левом фланге у ребят с Гырбовицы есть раненые из неприятельской «Золи». Мы с Неделько на этот раз заняли позицию у самого края обрыва и приготовились идти вперед. Казалось, что все уже закончилось, осталось только занять неприятельские траншеи. Многие стали перешучиваться, и мы последовали тому же примеру.

В это время к нам подполз Станое, который носил полученную от Веры медицинскую сумку защитного цвета, но с белым кругом и красным крестом на ней. Станое тогда должен был находиться в тылу, и с какой целью он появился у нас, я так и не узнал. Мы с Неделько лежали на земле, опершись на локти. Станое сел на землю, положив на грудь медицинскую сумку, и прислонился к небольшому дереву. Он был обращен лицом к противнику. Мы перекинулись несколькими словами, я посмотрел вверх и увидел, что верх дерева, на которое облокотился Станое, колышется, это заметил и противник.

Я даже не успел ничего сказать: просто внезапно ощутил удар в спину, после которого упал, как парализованный, на землю. Боли не чувствовал, но перед глазами все поплыло, и я стал задыхаться. В полуметре перед собой видел Станое, лежащего на земле с окровавленным лицом, потом оказалось, что моей кровью. Станое прохрипел: «Я ранен», но глаза его уже закатывались. Я почувствовал, что Неделько тянет меня за лодыжку ноги. Над головой увидел, как несколько ребят бьют из автоматов в сторону неприятеля, кто-то бил с колена. Метров двадцать меня протащил Неделько, «Звезда», Любиша и еще кто-то на плащ-палатке.

Затем меня положили на землю, и тут лес словно поплыл надо мной. У меня мелькнула мысль, что со зрением можно попрощаться. Появился воевода, начал что-то говорить, потом несколько раз дал мне пощечину, пытаясь привести меня в сознание. Откуда-то издалека я услышал, что Станое убит. С меня сняли «лифчик» и с помощью медсестры Цецы, водителя и санитара, положили на носилки лицом вниз. Ощущение был такое, как будто из спины вырывается воздух, которого мне так не хватало. Машина тряслась, я материл всех и вся, но голоса своего не слышал. О том, что я матерился, мне потом рассказала медсестра. Меня привезли в больницу в Пале. Смутно помню, как везли в операционную. Наркоз еще не начал действовать, а хирург уже давил на ребра, и хотя я не мог пошевелиться, но тут едва не подпрыгнул с кушетки, после чего потерял сознание. Очнулся уже в реанимации. Из правой и левой груди у меня торчали резиновые трубки, соединенные с бутылками, стоящими над кроватью. Медсестра, сидевшая рядом, обрадовалась, увидев, что я пришел в сознание. Рассказала: когда увидела меня, подумала, что «рус готов», а он, видишь ли, жив остался.

В этот день о событиях, происходящих в Тырново, я ничего не услышал, но на следующий день привезли еще двух раненных, а под окнами реанимации я услышал салют в честь взятии Тырново. Палили тогда из всех видов оружия. Не скажу, что я был счастлив, скорее зол на себя — за неосторожность, стоившую мне второго ранения.

В больнице меня посетили «Шиле», наш заместитель по тылу, Вера, сообщившая, что наши в Тырново, воевода с Вучетичем и «Чубой». Они рассказали, что наш батальон в Тырново вошел первым, но командование заслуги приписало «Гарде». Противник ушел через Игман. Сербы по непонятным причинам, преследовать его не стали, хотя вполне могли накрыть артиллерией. Из Тырново ушли и гражданские. Наш батальон получил благодарность от генерала Младича, а после этого возникла перепалка из-за бороды воеводы. Генерал приказал сбрить ее, но воевода ответил отказом. Младич приказал посадить его в тюрьму, что впрочем, не было сделано, так что и воевода, и борода остались на месте. После отъезда воеводы меня навестили Валера с Борисом, и с их помощью я восстановил всю картину боя.

Оказывается, мы были в 10–15 метрах от неприятельских позиций, которые находились в земле и были хорошо оборудованы. Было просто чудом, что они не забросали нас гранатами. Станое, видимо, приметили по красному кресту, когда он подползал к нам. Неприятельский боец вышел из траншеи чуть вперед и дал очередь в нашем направлении. У Неделько пули прошли перед лицом, Станое получил пулю в горло, меня же пуля зацепила за нос, откуда и оказалась кровь на лице Станое. Вторая пуля ударила в самый край автоматного рожка, который находился у меня за левым плечом: не будь этого рожка, пуля вошла бы прямо в сердце. Эта пуля была разрывной, не знаю вот только, фабричной или самодельной, с надпиленной или надсечной головкой. Ударившись о рожок, она прошила меня веером осколков. После того, как меня отправили в тыл, все принялись готовить кофе. На следующее утро снова было наступление, в траншеях ребята нашли много крови, ящики с консервами, несколько спальных мешков и даже комбинезон, изготовленный в Германии. Все это было быстро разобрано. Наши вошли в Тырново. Единственным пленным стал начальник местной полиции, вернувшийся за какими-то бумагами. Его привезли к Младичу, вид он имел испуганный, потому что в 1992 году взятие Тырново сопровождалось убийствами и пожарами. Местная церковь была сожжена мусульманами, а священник убит. В тюрьме у мусульман тогда находился родной дядя Младича, Михайло, человек лет пятидесяти. Пленного отправили в тюрьму, а позднее обменяли.

Что касается конфликта Младича и воеводы, то мне затруднительно разобраться во внутрисербских взаимоотношениях, хотя постороннего подстрекательства не исключаю. Знаю один случай, когда генерал накричал на одного из наших ребят и сорвал с него шапку с четнической кокардой, хотя тот был его племянником.

Валера с Борисом в этом ничего не поняли, а Младич, узнав, что это русские добровольцы, приказал им выдать по две бутылки вина.

В больнице ничего веселого не было. В палате со мной лежали еще трое, двое раненых в Тырново и шестидесятилетняя старушка, жившая как беженка в Яхорине, зимнем горном курорте. Ее ранило шальной пулей во время разборок ее соседа с женой, который сначала то ли ранил жену, то ли убил ее, а потом застрелился сам.

Меня интересовали военные события. Сербское телевидение ничего не сообщало, кроме победных тирад. Репортажи о взятии Тырново не содержали толковых съемок. Единственным источником информации для меня были раненые. Запомнился один парень, откуда-то из Боснийской Краины. Его группа на Игмане была обстреляна из неприятельского «Бровингера» 12,7 мм калибра, и пуля, ударив ему в ногу, просто оторвала ее. Раненых продолжали привозить: так, одна бригада, прибывшая на Игман откуда-то из Краины, сразу же после выгрузки попала под огонь минометов противника и потеряла более двух десятков человек убитыми и раненными. Не только наша больница «Коран», но и больницы в Касиндоле, и в Соколаце были полны ранеными. Даже в Белграде, в Военно-медицинскую академию везли раненых. В больнице я встретил хорвата из ХВО, лечившегося после ранения в боях с мусульманами. Уже тогда хорваты начали войну с мусульманами, а под Соколацем были размещены хорватские беженцы, бежавшие на сербскую территорию от своих вчерашних «союзников» — мусульман.