У

Мне показалось, моя теория выглядит не хуже других. Я снимаю коньки, надеваю ботинки, прячу коньки в мешок и отправляюсь домой в восторге от своей новой теории. Я читал, что некоторые открытия появлялись случайно. Зачастую, когда человек думал совсем не о том. Как это произошло сейчас со мной: я отправился покататься на коньках на озере Лианванн, памятное мне с детства как место, куда я ходил купаться. Ни о чем таком особенном я не думал. А в результате что? Откуда ни возьмись, мне вдруг в голову стукнула идея, которая, может быть, откроет новые горизонты в науке! Это вовсе не значит, что теория Хейердала чем-то нехороша. Напротив! Ведь моя — просто ее оборотная сторона. Хейердал исходил из своей теории, а я буду исходить из своей. Могли же другие мореплаватели впоследствии, когда лед уже стаял, отправиться в плавание на бальсовых плотах! В этом нет ничего невероятного. Тем более что им было кого проведать за океаном. Устные легенды о путешественниках, отправившихся в путь на коньках, по всей очевидности, многие годы передавались из уст в уста, и в конце концов люди захотели повидать своих предков и узнать, как сложилась их дальнейшая судьба. Так чего же тут странного, если они решили построить плот? Ровным счетом ничего! По-видимому, одно логично следует из другого.

Продолжая свои размышления, я подумал: итак, когда они, надев свои примитивные коньки, отправились, подгоняемые попутным ветром, на запад, их путешествие, неизбежно растянувшееся на несколько месяцев, постоянно сопровождалось монотонными звуками скользящих полозьев (здесь я основываюсь на предположении, что они уже пользовались железом), а значит, учитывая, что они явно были люди неунывающие, не следует ли нам сделать вывод, что эти звуки должны были приобрести в их сознании особенное значение? Вероятно, эти звуки нашли отражение в их песнях, а потомки переселенцев разыгрывали примитивные драматические представления, которые должны были поведать следующим поколениям историю долгого, монотонного пути по ледяному покрову океана. Я совершенно уверен, что звуки, напоминающие звон скользящих коньков, сохраняются в полинезийской музыке до наших дней. Эта черта, несомненно, чрезвычайно характерна для их музыки. Надо поскорей сбегать в библиотеку и там проверить. Я должен отыскать характерную мелодию, возникшую из звука коньков, разрезающих лед!

Но почему же тогда никто не обнаружил остатки этих коньков, спросите вы меня! И почему никем еще не отмечено, что эти характерные мелодии навеяны звоном скользящих коньков? Разумеется, я понимаю, у моей теории появятся противники. А как же! Иначе и быть не может. Но у меня заранее готов ответ. И не один, а несколько. Во-первых, я исхожу из того, что в Полинезии влажный климат. Железо его не выдерживает. Оно проржавело и рассыпалось. Задолго до нашего времени. Во-вторых — что, пожалуй, наиболее вероятно, — отважные пионеры, завидев землю и достигнув лагун и коралловых рифов, которые в те времена были покрыты льдом, поступили самым естественным образом, сбросив коньки и оставив их на льду. Они вышли на берег, построили хижины, отогрелись и колонизовали острова. День за днем незаметно текло время. Пока они устраивались, им хватало забот, так что они даже не вспоминали о брошенных на льду коньках, и коньки так и провалялись на льду многие годы, пока климат не потеплел и лед не растаял. Тогда коньки ушли под воду и опустились на морское дно. Вероятно, они так и лежат там по сей день. Может быть, обросли кораллами. И ракушками. Я мысленно вижу, как они там лежат. Очевидно, их теперь нелегко найти, если не знаешь, что искать. Тут требуется наметанный глаз.

А мелодии никогда не связывали со звуком коньков просто потому, что никто не догадывался, к чему надо прислушиваться. Многих, наверное, поражали какие-то неожиданные звуки в старинных фольклорных мелодиях, но никто не додумывал эту мысль до конца. Очевидно, я первый ее уловил. Я — медиум, улавливающий новые идеи! По счастью, мне свойственно богатое ассоциативное мышление! Надо же, и откуда что берется!

Когда я найду коньки, теория в основном будет доказана.

Тут мама ее развенчала. Но не до конца.

Вернувшись домой, я изложил маме свою теорию. Лицо ее, как я заметил, приняло несколько скептическое выражение. Она сказала, что ей вроде бы не доводилось слышать про оледенение Южного полушария. Но ведь с тех пор, как мама учила в школе географию, минуло довольно-таки много времени, возразил я, и она согласилась со мной, что не очень уверена в своих познаниях. «А вдруг! — говорю я. — Вдруг моя теория имеет под собой твердую почву. Ведь это же было бы величайшим открытием». Мама со мной согласилась. Нельзя во всем полагаться на общепринятые мнения, говорит мама. Тут я понял, что она тревожится за меня — а вдруг я ошибся. Она испугалась за сына, как бы его не подняли на смех! А какая же мать не боится за своего сына!

Несмотря на первую заминку, я чувствую, что стою на правильном пути.

Я сажусь в трамвай, еду в центр и иду в библиотеку.

Энциклопедия! В библиотеке я читаю энциклопедию. Открываю страницу с «Ледниковым периодом». На карте в энциклопедии не отображено Южное полушарие. Я вижу, что льдом была покрыта значительная часть Европы, почти вся Северная Америка и Гренландия. Но перед Тихим океаном карта обрывается. Тихий океан в нее не включили. Может быть, потому что про него не известно наверняка, подумал я? Может быть, эту часть земного шара не включили в карту оледенения оттого, что про нее ничего точно не известно? По опыту я знаю, что в некоторых случаях ученые придерживают информацию. Так, например, они воздерживаются публиковать информацию о тех вещах, о которых они чего-то не знают. Таким образом, они сами предстают перед читателем в более благоприятном свете. Говоря о вещах, которые знаешь, ты отвлекаешь внимание от того, что тебе неизвестно. Я слышал об одном исследователе, которому нужно было сделать доклад об опытах по трансплантации кожи у мышей. В последнюю минуту он понял, что опыт не удался, и с горя покрасил белых мышей черной тушью. Он подтасовал факты. Обман разоблачили и ему не дали искомого звания доктора наук.

Может быть, так же и с этой картой. Вот они сделали красивую карту, раскрашенную в условные цвета, и все такое прочее. Постарались на славу ослепить читателя и пустить ему пыль в глаза, чтобы он не ставил вопросительных знаков насчет пропущенных областей.

Что-то они натемнили с этой картой! Тут явно кроется какой-то подвох!

Я предвкушаю тот день, когда небрежной походкой зайду в кабинет редакции «Ледникового периода» и хлопну главному редактору на стол свои доказательства: «Все, ребята, допрыгались! Игра окончена!» Но сперва надо покопаться в источниках.

Знакомство с предполагаемыми данными относительно эпохи Ледникового периода несколько огорошивает. Следы начавшегося оледенения отмечаются уже в докембрии, приблизительно 2,3 миллиарда лет назад. Пожалуй, тогда было не больно-то много южноамериканцев. То же самое, вероятно, и в ордовикский период силурийской системы, 450 миллионов лет назад. Но вот в четвертичную эру, около двух с половиной миллионов лет назад, они, кажется, начали появляться. Я так и вижу их перед глазами. Времени у них хоть отбавляй. Спешить некуда. Они осваивали леса и Анды, питались мясом и проводили время в кругу семьи, но потом, надо думать, заскучали. Им уже не сиделось на месте, и в головах зародилась мысль, как бы попробовать переправиться через море. Они обсуждали ее, сидя вокруг костра, перед тем как лечь на боковую. Непоседливость стояла у колыбели человечества. И вот в висленский период — а это уже совсем недавно, всего каких-то несколько десятков тысяч лет до нас, — идея, очевидно, созрела окончательно и настало время претворить ее в жизнь. Когда первый храбрец предпринял первую робкую попытку скользить по льду, это ознаменовало собой осуществление древней мечты. Возможно, это произошло на побережье современного Перу. И этот смельчак решил устремиться на запад. В поисках обетованной земли. Ведь наверняка у них тоже была какая-то религия со своими мифами и легендами, в которых описывалась лежащая на западе обетованная земля. Какая религия без мифов! Хоть в те времена, хоть сейчас. И благодаря своему красноречию первый храбрец-конькобежец сумел убедить достаточное число соплеменников отправиться вместе с ним за море.