У

Эвен вычитал, в чем выражается симптом настоящей ностальгии. Верный, так сказать, ее показатель: человек начинает ругать разные другие места — чертов Париж, например. Если так, значит, ностальгия на пороге.

Во всех отраслях есть свои писаные или неписаные предостерегающие лозунги, но, по-моему, наш списочек — самый длинный. Мы с удовольствием обошлись бы и без него. Нас начинают одолевать страхи. Единственный человек, на ком они заметно не сказываются, это Руар. Он у нас твердый орешек. Некоторые (я сознательно не называю имен) уже поговаривают, а не бросить ли нам затею с экспедицией, но я держусь твердо и, как хороший стратег, на всякий случай созваниваюсь с цветочным магазином в Осло с просьбой передать роскошный букет Норвежской авиационной скорой помощи для того, чтобы заручиться с их стороны позитивным отношением, которое побудит их предпринять экстренные усилия, если мы попадем в беду.

Вот уже несколько дней прошло в ожидании зафрахтованного Тапи судна, оно единственное в этом районе может доставить нас на Мануае. Наше состояние напоминает апатию. Мы сидим на террасе и пьем пиво, глядя на потоки дождя, они хлещут с неослабевающей силой.

Все тропическое, кажется, отличается чрезмерностью. Дождь, жара, зелень, численность насекомых и петухов, ночной мрак.

Ребята развлекаются, гоняя несчастного таракана туда и сюда, пока Эвен не приканчивает его, раздавив новенькой сандалией Эгиля. Эгиль обижается и говорит Эвену, что тот мог бы выбрать другую сандалию, постарее.

Мелкие конфликты. Так текут наши дни.

Я сам коротаю время, вырезая разные штучки из бананов. Хорошенькие, маленькие безделушки. Банан твердый, как камень, и совершенно непригоден для еды. Я выставляю свои изделия на террасе и фотографирую.

Эгиль и Ингве задались целью доказать друг другу, кто кого может положить на лопатки. Они перебрасываются именами былых спортсменов и их достижениями, пока один из них не заявляет, что он пас. Еще они затеяли спор, как правильно называется Тунис: Tunis или Tunesia.[26] Главный аргумент Ингве заключается в том, что в наше время почти не осталось названий стран, оканчивающихся на — ia. Так, дескать, Тунис назывался раньше. Эгиль тут же ловит его на промахе и сыплет названиями: Испания, Болгария, Боливия и еще два-три десятка стран, чем подрывает легковесные доводы Ингве. На этот конфликт они потратили целый день. Аргументы принимают все более обидную форму. Под конец мне пришлось вмешаться и откопать словарь CD-Rom, записанный у меня в компьютере. Тут их дискуссия завершается. Эгиль прав. Тунис у нас называется Tunesia. Поняв, что проиграл спор, Ингве проводит остаток дня в уединении.

Ким тоже отдыхает, но мысленно готовится к жизни на острове. В его мрачном воображении художника все опасности представляются особенно жуткими и удивительными. Наш Ким усматривает здесь некую диалектику. Он заговаривает о том, что мы должны поставить на колени фауну острова Мануае. Показать ей, кто тут хозяин. Так, например, по прибытии мы можем убить по одному представителю каждого вида. Тогда остальные еще подумают, прежде чем бросаться на нас. «Хорошая идея, Ким!» — говорим мы, надеясь, что он и сам одумается, не дожидаясь, когда мы объясним ему, какая идеология скрывается за такими поступками.

Эгиль не спит и бродит в потемках. Он посветил на меня фонариком и сказал, что его разбудило какое-то завывание и ритмический бой барабанов. Может быть, это какой-нибудь туземный ритуал, предполагает он. Полинезийцы, с которыми нам довелось встретиться, производят не особенно надежное впечатление. По их виду невозможно сказать, что у них на уме. И чем они там занимаются по ночам, нам понять невозможно.

Кима ужалила толстая оса, в какие-то считанные секунды его рука здорово вздулась. Оса, погибшая от травм, нанесенных в ответ могучим хлопком, преподносится на экспертизу мистеру Коффери, и он сообщает, что оса не идентична той, что представлена в «Книге о выживании», которую раскрыл перед ним Ким: «Ощущение от укуса такое, как будто тебя ткнули раскаленным шилом, несколько таких укусов одновременно могут представлять угрозу для жизни». Но это, значит, другая оса. Огромная и страшная, но не представляющая угрозы для жизни. После этого случая Ким держится начеку. Осторожно выглядывает из-за углов.

После нескольких дней бездеятельности появилась охота искупаться. Дождь наконец перестал. Коффери дает нам велосипеды, и мы катим мимо аэродрома, а затем еще немножко вдоль побережья. Если глядеть только направо от дороги, вид все больше напоминает датский пейзаж на побережье Зеландии. По-моему, если не придираться к деталям, то он похож на пляж возле Хорнбека. Еще малость, и мы будем в Копенгагене. А там я закушу свиной колбасой с хлебом и всем, что к ней полагается.

Мы купаемся и валяемся на песке. Море невероятно теплое. Градусов тридцать, так приблизительно оценивает температуру Руар, а с его приблизительной оценкой никто никогда не спорит, на нее можно положиться. Так теперь повелось. Уже вырисовывается определенный порядок. Он ощущается во всем. Я беру кусочек коралла, и тут же на ладони проступает кровь. Проплавав четверть часа, я обнаружил, что у меня обгорела спина. Надо обзавестись перчатками ныряльщиков, плавательными майками и тапочками. Будучи убежденным противником лишней экипировки, я сдаю свои позиции. Без этих предметов, действительно, не обойтись. Мысленно набрасываю план покупок и распределяю, кому за чем идти, — пока только мысленно. Остальные еще не догадываются, а я все уже четко распределил. Вот как должен работать хороший руководитель экспедиции, думаю я. Он намечает план, уточняет, и все становится ясно и четко. Без долгих проволочек. Сделал, и готово!

По дороге домой на нас обрушивается ливень, так же внезапно, как недавно прекратился. И хлещет пуще прежнего. Так часто бывает. Я проверял по литературе: непогода налетает так же внезапно, как и прекращается, и редко в ослабленном варианте. Внезапно и резко. В литературе это отмечено во всех описаниях погоды. И если погода меняется со штормовой на солнечную и штиль, то тоже внезапно. Не так, чтобы перемена растягивалась на часы и дни, а внезапно. Такие фразы мне всегда казались смешными и слишком надуманными. Я считал, что погода подчиняется воле рассказчика, но теперь понял, что рассказчик подчинялся воле погоды.

Дождь лупит с такой силой, что прямо больно. Без накидок нам просто был бы конец. В довершение у Мартина сломался велосипед. Цепь застряла и никакими силами не поддается. До дома далеко. Мартин пешком тащится с велосипедом, мы оставляем его, а сами едем вперед просить Коффери, чтобы тот подобрал беднягу на пикапе. Коффери неохотно соглашается. Маленькие драматические и совсем не драматические события. Из них и складывается жизнь.

И снова мы сидим на террасе чуть ли не в прострации. Ребята теряют терпение. Я опасаюсь, что моральный дух упадет, прежде чем мы примемся за дело. Все дождь и дождь. Мы же собрались в путь за новыми открытиями! Чтобы Норвегия стала заметна на мировой карте. Мы явились сюда не затем, чтобы пить пиво и играть в дорожные шахматы. Мы заразились общим настроением, царящим на Раротонге. Жизнь тут течет в замедленном темпе. Спешить некуда. Туземное население, похоже, живет настоящей минутой, да и то еле-еле. По нашему впечатлению, что-то незаметно, чтобы социальные системы функционировали здесь, как им полагается. Надо скорее отправляться, пока мы не пропитались здешними настроениями. Как неустанно повторяет Ким: «Нar blir inga barn gjorde».[27] Ким любит высказываться по-шведски. Не знаю почему. Но у него получается круто. Как будто шведы покруче нас.

Я поймал Тапи на набережной и поговорил с ним. Тапи уверяет, что судно уже на подходе. В северной части архипелага у них были какие-то проблемы с погодой, поэтому, мол, они задерживаются. Расписания в этой части мира не действуют, говорит он. Тут все зависит от могущественных сил, так что выдерживать расписание можно только тогда, когда они на твоей стороне. А еще он спрашивает, не отправить ли с нами проводников, знакомых с местными условиями. Как мне покажется такое предложение? У меня оно не вызывает никакого энтузиазма. Мне совершенно не хочется. Тапи кивает, но я ухожу от него с таким чувством, что за мной не останется последнее слово. Я уже пожалел, что задавал столько дурацких вопросов в нашу предыдущую встречу. Очевидно, он нас раскусил и понял, что мы совсем зеленые новички. Мне это досадно. Семь норвежских писателей и ученых! Звучало так здорово! И вот наступает разоблачение. На мой взгляд, уж больно рано.

26

В норвежском приняты оба варианта названия.

27

«Тут детей не делают» (швед.).