У

— Во всяком случае, у нее доброе сердце.

— Еще бы! Конечно же, доброе.

Это сказал ее отец.

Затем приходит еще один доктор и говорит, что я могу отправляться домой. Я спрашиваю его, нельзя ли мне еще у них полежать и хотя бы дочитать книжку, но он не разрешает. Ты, дескать, здоров. А здоровым нечего лежать в больнице. Тут с этим строго. Приходится мне убираться.

Руар.

На радостях, что с финансированием дело утряслось, мы с Мартином и Эвеном идем в ресторан. Мы пьем за здоровье Евиного отца и закусываем отличным рыбным блюдом. Мартин уговаривает Эвена купить блокфлейту. Кто-то из участников экспедиции должен же играть на каком-нибудь инструменте! А Эвен вряд ли успел перезабыть то, чему его учили в школе. Ведь как-никак он младше нас. Всего-то и прошло восемь лет с тех пор, как он учился в начальной школе. Кроме того, у Эвена, в отличие от нас с Мартином, еще не сформировалась личность. В двадцать лет формирование личности не завершено, и человек еще может многому обучиться, его развитие может пойти в самых разных направлениях. В последние годы в жизни Мартина было столько всяких событий. Он пережил много такого, что как-то отдалило его от таких вещей, как, например, игра на блокфлейте. Скорее уж на это еще способен Эвен. Это же вам не езда на велосипеде или плавание! Умение играть на флейте не сохраняется на всю жизнь. Его надо как-то поддерживать. Я вижу, как Эвен силится придумать аргументы, чтобы оспорить утверждения Мартина. Из кухни является повар узнать, понравилось ли нам угощение, и посмотреть, в состоянии ли мы еще высказать разумное суждение. Вот какой ресторан мы выбрали! Ресторан, где повар выходит побеседовать с посетителями. Очевидно, у него есть на это время, заведение у него маленькое и эксклюзивное. Здесь готовят вкусно и дорого. Стряпать можно поменьше, а зарабатывать столько же, сколько можно выручить на более дешевых блюдах, обслуживая вдвое больше столиков. И тут я замечаю, ведь повар — это же Руар! Руар, с которым мы в средней школе учились в параллельных классах. Мы же с ним вместе играли в баскетбол! Но потом потеряли друг друга из виду. И вот он, оказывается, стал поваром. Вот как бывает, и ты сталкиваешься с этим на каждом шагу. Люди, которых ты знал, становятся кем-то. Пока ты периодически к чему-то стремишься, ждешь, что будет дальше, гадаешь, кем станешь, скачешь с места на место и не можешь вразумительно объяснить, в чем тут смысл, вдруг, бац, замечаешь, что прошло уже несколько лет. А за это время другие стали мастерами. Выучились какому-то делу, успели набраться ценного опыта, и теперь за ними не угнаться. Все это мигом пронеслось у меня в голове.

Руар хорошо выглядит. Чуть раздался вширь, но выглядит хорошо.

— Хорошо выглядишь, Руар, — говорю я ему. — Раздался вширь, но, ничего не скажешь, выглядишь ты хорошо.

— Эрленд! — обрадовался он. — Неужели это ты!

— Кто ж еще! Я самый!

— Куда пропали твои волосы!

— Да вот пропали. Лысел-лысел и облысел.

— Да уж, что и говорить! — соглашается Руар, перекатывая за щекой табак.

Руар уже давно жует табак. Еще со школы. Я, кажется, упоминал, что мы с ним играли в баскетбол. В гимнастическом зале во время большой перемены. Или во дворе, если погода хорошая. Как-то на переменке Руар угостил меня жевательным табачком. Шведским жевательным табачком «Генерал». Табак свалил меня с ног. Все закружилось перед глазами и затошнило на первых же секундах. Помнится, я подумал, что Руар — это да, парень что надо, куда мне до него! Помню один случай перед магазином около школы. Руар и еще один парень обсуждали прошедшие выходные. Я только что вышел из магазина, где покупал пачку «Фокса». Это такие желтые сосательные карамельки, они быстро размягчаются и растворяются во рту, и тогда если плюнуть, то плевок получается желтый с белыми прожилками по краям, как будто белое и желтое в нем не хотят смешиваться. Должно быть, там действовала какая-то сложная химия. Мы все время поглощали тогда разные продукты в этом роде, совершенно ни о чем не задумываясь. Они же всюду лежали, только руку протяни. Ну вот мы и покупали. На это у нас хватало денег, и они продавались именно в тех магазинах, куда мы часто заходили. Совсем недавно я готов был поклясться, что они исчезли из продажи. Я решил, что их больше не делают, они сошли со сцены, а потом гляжу, они опять появились. Та же самая желтая дрянь. И ничуть не хуже, чем тогда. «Фокс» тут, никуда он не делся. И не сомневайтесь!

Так вот, я только что купил тогда «Фокса», выхожу из лавки и вижу, как Руар еще с одним парнем обсуждают прошедшие праздники. Они были на домашней вечеринке, где собралась повеселиться одна молодежь, без взрослых. Может, у кого-то родители были в отъезде. Не знаю. Но, вероятнее всего, компания собралась именно по такому случаю. Должно быть, от души напраздновались. Вообще в те времена негде было особенно праздновать. Среди нас не было таких, кто жил отдельно. Мы только тогда и могли закатить вечеринку, когда родители куда-нибудь уезжали. А родители в основном сидели дома. Где еще родителям находиться?! Особенно по вечерам. Тем более в выходные. Но в эти выходные родители у кого-то уехали, а Руар и этот парень остались дома. Из их разговора я понял, что там было пиво и другие напитки. Были девчонки и сигареты. Словом, все классические составляющие вечеринки. У меня-то тогда еще было мало личного опыта по части вечеринок. Я начал с этим позднее. Осторожный был мальчик. Как правило, в пятницу и субботу я сидел вечером дома. С родителями. Читал, с чем-нибудь там возился. Смотрел «Царского курьера» или «Громовых птиц», а не то даже «Сёгуна», сериалы с Ричардом Чемберленом в главной роли. В ту субботу, скорее всего, показывали «Пороховой дым». Еще, может быть, была пицца. Нет, «Царский курьер» шел, если не ошибаюсь, раньше. Но Руар и тот парень были не такими осторожными. Они не сидели дома перед телевизором. Они старались не упустить самое важное в жизни. Я с восхищением слушал, о чем они говорят. И тут услышал то самое. К концу вечера, когда все были в приподнятом настроении, как-то само собой получилось, что решили устроить соревнование по онанизму. Задача состояла в том, чтобы эякулировать в стеклянную емкость и посмотреть, у кого больше получится, а затем, исходя, как я полагаю, из результата, определить, кто из них больше мужчина, что в то время представлялось нам самым важным. Один из участников соревнования набрал полный молочный стакан. Так они говорили. Молочный стакан. У него он наполнился до краев. Размеры стакана при этом не уточнялись. Но, когда говорят «стакан», не имеют же в виду стопочку. Молоко никто не пьет маленькими глоточками. Обыкновенно человек берет ломоть хлеба или два и пьет молоко стакан за стаканом. Большими стаканами. Молочный стакан — не маленькая рюмочка. Это же совершенно ясно. И тот участник вечеринки наполнил, значит, вот такой стаканище. Должно быть, он и сам не понимал, как высоко поднял планку для всех прочих. Если тебе надо соразмерять свои возможности с целым молочным стаканом, ты неизбежно на годы вперед превратишься в собственных глазах в убогого неудачника. Я и сейчас еще помню то чувство бессилия, которое охватило меня тогда на улице перед магазином. Я почувствовал, что для меня это невозможно, и продолжаю чувствовать так по сей день.

А теперь вот Руар, оказывается, стал поваром.

— Так, значит, ты стал поваром! — говорю я.

— Да. В отличие от всех вас, дурачков. Вы вон учитесь-учитесь, а как до дела, ничего не понимаете. А я вот взял и стал поваром. И у меня все чин чином.

Руар нисколько не изменился. Все напрямик. Не ходит вокруг да около.

— Вкусная еда! — говорю я.

Эвен и Мартин меня поддерживают.

— Вся беда с людьми, которые едят хорошую еду, в том, — говорит Руар, — что никто из них не умеет сказать ничего вразумительного про ее вкус. Понимают, что вкусно, а внятно объяснить ничего не могут. Каждая вкусовая луковица (а у нас их несметное число), — говорит Руар, — содержит пятьдесят — семьдесят клеток, которые обновляются приблизительно каждые десять дней. Это означает, что вкусовые ощущения у нас всегда в отличной форме, если только мы не губим их табаком и другими ядами. Вкус и обоняние находятся в тесной связи друг с другом. Вкусовые ощущения зависят, с одной стороны, от вкусовых луковиц, с другой — от обоняния. У нас, — говорит Руар, — не хватает слов для выражения чувственных впечатлений вообще и вкусовых ощущений в частности. «Хороший» — очень скучное прилагательное. К еде нужно относиться как к искусству, литературе, кино.