У

— Ты что, чокнулся? — спрашивает она и выскакивает из палаты.

Я бы побежал вдогонку, но пролапсик не пускает, пришлось лежать и — куда денешься — встретиться глазами с моими родителями и Евиными родителями, они уже встали, чтобы уходить.

Сейчас или никогда! Я обращаюсь к Евиному отцу, директору, и спрашиваю, не найдется ли у него для меня несколько минут. Он неуверенно глянул, но, видно, почувствовал, что не может мне отказать, ведь я только что чудом избежал верной смерти. Я излагаю ему свою теорию и быстренько набрасываю в общих чертах картину экономической составляющей. Он улыбается. Ему понравилось, что я не испугался его и четко изложил обстоятельства. Он хочет пожать мне руку. Говорит, что побольше бы таких, как я! Не успел пережить одно приключение и уже полным ходом ведет подготовку к следующему! Он спрашивает меня, не потому ли я обратил внимание на Еву, и дает понять, что и сам, случалось, пользовался довольно грязными методами. Я говорю «да», именно поэтому я и обратил внимание на Еву. Но, кроме того, я вижу, что она очаровательна и у нее доброе сердце, и все такое.

— Правильно, — подтверждает директор. — Все так и есть.

И тут жена директора утаскивает его за собой из палаты. Она, видно, считает, что незачем углублять отношения с отвергнутым женихом, который только что схлопотал от их девятнадцатилетней дочери отказ. Но прежде чем убраться, директор мне подмигивает, оставляя мне тайную надежду, что скоро деньги потекут ко мне рекой.

Меня еще держат в больнице, и я живу тут настоящим барином. День-деньской валяюсь в постели, пью соки и обзваниваю потенциальных спонсоров и разные бюро путешествий, справляясь о ценах и всем таком прочем. Телефон у меня рядом с кроватью. Устройство современного норвежского общества мне импонирует. Куда ни повернись, всюду телефоны. Житуха — лучше некуда.

Меня навещает Мартин. Он очень загорелся моей идеей, и ему удалось составить компьютерную модель оледенения Тихого океана. Он показывает мне выведенные на принтер картинки. Они смотрятся очень красиво. Лед на них голубой и прочный, совсем как в моей теории, а ветер устойчиво дует на запад. Мартин говорит, что собирается заложить в программу человека на коньках, чтобы посмотреть, куда его (или, разумеется, ее) примчит, если он отправится в путь с побережья Перу. Мартин высказывает предположение, что коньки могли быть и золотые. Ведь золота у них там до прихода испанцев было навалом, и ничего, кроме золота. Золотые коньки! Эта мысль мне понравилась. И мне понравилось, что Мартин развил мысль дальше самостоятельно. Он, вроде меня, самостоятельно решает проблемы. Работа у нас идет дружно. Экспедиция еще только на стадии подготовки, а мы уже так хорошо сработались. Теория насчет золота особенно хороша тем, что золото не ржавеет и с ним не происходит никаких негативных изменений. Золото — всегда золото, хоть вся земля опустей и не останься людей. Пускай оно даже сотни лет пролежит под водой. Нам остается только смотреть, что блеснет на дне моря. Это гораздо проще, чем отыскивать ржавые железяки.

Мартин уходит, и, оставшись один, я лежу и думаю, как будет выглядеть наше путешествие. На чем мы поедем? С этим вопросом я пока еще не определился. Идеальным вариантом было бы всем надеть коньки и отправиться на них через Тихий океан. В таком случае моя теория получила бы серьезное подтверждение. Но там нет льда, и придется выбрать какой-то другой способ. Мы вполне могли бы, например, повторить подвиг Хейердала. Построить плот и отправиться тем же маршрутом. Но так мы только лишний раз подтвердили бы теорию Хейердала и притом попали бы туда, где среди коралловых рифов лежат золотые коньки. Третий вариант — отправиться прямиком в Полинезию на самолете, выбрать там остров и начать поиски золотых коньков. Все это надо обдумать и принять решение. В конце концов, я же руководитель экспедиции! Так что решение принимать мне, я должен показать себя лидером.

Я беру в больничной библиотеке книгу о великих географических открытиях. Решил почитать литературу по теме, чтобы быть на уровне предстоящей задачи. Наверняка мы будем попадать в конфликтные ситуации. Я должен буду разрешать эти конфликты, действуя твердо, но справедливо. Старинные мореплаватели, отправляясь в экспедицию, всегда имели при себе оружие. И применяли его в случае необходимости. Очевидно, самое наличие оружия как бы парализовывало волю экипажа. Как будто они понимали, что, если начнут бузить, на них найдутся пистолеты и мушкеты или что там еще было. Обзавестись, что ли, и мне пистолетом? Надо подумать. Но скорее всего, мое положение лидера основано на находчивости и психологических хитростях, а не на вооруженной силе. Одну подсказку по части психологических хитростей я нашел у капитана Кука:

«Вначале команда отказывалась употреблять в пищу кислую капусту, и тогда я применил метод, который безошибочно действует на матросов: велел каждый день подавать кислую капусту на офицерский стол, а офицерам было сказано всем, без исключения, есть это кушанье. Команде же было разрешено брать по своему желанию, кто сколько захочет, или совсем не брать капусты. Не прошло и недели после применения этого метода, как пришлось ввести ограничения и выдавать капусту порциями, ибо темперамент и наклонности моряков таковы, что какую бы им ни давали пищу и как бы она ни была полезна, они все равно будут отказываться и роптать против того, кто додумался ее предложить. Но как только они видят, что их начальники употребляют это с удовольствием, как и для них оно становится самым лучшим, что только есть на свете, а придумщик — отличным парнем».

Итак, если мои ребята откажутся есть кислую капусту, я буду знать, что мне делать. В нашем путешествии не будет цинги. Это, по крайней мере, точно. Ни у кого не будут выпадать зубы и ломаться ногти. Такого и в помине не будет. Посмотрев, что ем я, руководитель экспедиции, ребята наверняка захотят питаться тем же самым.

Egil the eggman, Egil the eggman, Egil the walrus. Kokokocho…

Навестить меня в больнице пришел мой старый знакомый Эгиль. Тот, что чуть было не купил поддельный «ролекс» во время нашего путешествия с «Интеррейлом». Знакомы мы с ним давно. У нас есть общие знакомые и кое-какие общие интересы. Когда мы с ним учились в университете, мы вместе ходили в кафе и пили красное вино. Слушали на CD «битлов».

Едва завидев Эгиля, я тотчас же понял, что он тоже должен участвовать. Во-первых, потому что он мне симпатичен. Нам весело вдвоем. Всегда было весело. Он славный парень. С хорошим чувством юмора, всегда понимает то, на что другой и внимания не обратит. Еще он — кладезь всяческих познаний. Возможно, не слишком любопытен, во всяком случае, не в традиционном понимании этого слова, когда человек до остолбенения поражается всему, с чем ни столкнется. Есть в нем, пожалуй, некоторое равнодушие, будто ему все наскучило. Зато какой он полиглот! Говорит на нескольких языках. Он также любитель хорошей литературы и искусства и даже уважает грамматику. Среди братьев и сестер он средний по старшинству. Иными словами, не новатор и революционер, но, с другой стороны, не проявляет слепой приверженности ко всему традиционному. Есть, правда, одно «но»: Эгиль не из тех, кто бредит жизнью на лоне природы и туристскими походами. Он отнюдь не турист. Он в основном любитель покурить за чашкой кофе и полежать на диване. Не знаю, как он справится с трудностями экспедиционной жизни.

Однако нам с Эгилем случалось вместе переживать драматические приключения. По крайней мере, близкие к драматическим. По разным поводам. Мне вспоминается, например, вышеупомянутое путешествие на «Интеррейле». Съехав в Рёдбю с парома, наш поезд надолго застрял в Путгардене. Мы, разумеется, выпили порядком пива, и мне надо было, во что бы то ни стало, срочно отлить, а ведь, пока поезд стоит, нельзя. Я отчаялся и пристроился отлить прямо в окно. Затея оказалась безнадежной. Верхнюю часть окна можно было немножко опустить вниз, но всего лишь на десять-пятнадцать сантиметров, не больше. Мне пришлось встать на откидной столик, и тогда я достал до щели, упершись спиной в потолок. Мне нужно было время, чтобы управиться, а по перрону неустанно рыскали немецкие таможенники с автоматами. Я пустил струю прямо на перрон в надежде, что таможенники не заметят. И они таки не заметили. Впоследствии я никогда не гордился этим подвигом, но в драматизме моему приключению никак не откажешь. Если бы меня угораздило облить какого-нибудь немецкого таможенника, тут бы такое началось! Не видать бы нам больше «Интеррейла» как своих ушей. Не знаю, может быть, мы бы как-нибудь и пробились и убежали бы, отстреливаясь, по крышам вагонов, но, к счастью, до этого не дошло. Единственный след, который я тогда оставил после себя, была лужа мочи, да и ту вскорости смыло дождем. Слава богу, шел дождь.