Страница 41 из 49
Уважаемые журналисты, корреспонденты и люди мира.
Я довольно скоро уяснила, какое сильное впечатление на людей произвела новость о моем заточении, но я прошу о понимании в удовлетворении огромного интереса публики. Я осознаю, какими ужасающими и волнующими должны быть мысли о моем пребывании в тюрьме и как нечто подобное вообще могло произойти. Я также понимаю, что условия, в которых я жила, вызывают определенное любопытство и желание узнать больше.
Но в то же время я хочу четко дать понять, что не желаю комментировать любые детали интимных личных дел, и я готова предпринять шаги, гарантирующие, чтобы этот интерес не выходил из-под контроля.
Далее она сообщает некоторые подробности своего заточения:
Мое личное пространство: моя комната была оснащена всем, что могло бы мне понадобиться, и она стала моим домом, который вовсе не предназначался для показа публике.
Моя повседневная жизнь: она была тщательно вымерена. В основном она начиналась с совместного завтрака — он все равно большую часть времени не ходил на службу. Работа по дому, чтение, просмотр телевизора, разговоры, готовка — вот и все, что было из года в год и было неизменно связано со страхом остаться в одиночестве.
О моих взаимоотношениях: он не был моим повелителем. Ведь я была так же сильна, как и он, но иногда, образно выражаясь, он был моей опорой, а иногда тем, кто грубо со мной обращался. Но во мне он нашел не ту, и мы оба знали это.
Он осуществил похищение в одиночку и все подготовил заранее. После мы вместе обставили комнату. Также я не плакала после своего побега. Причин для этого не было.
По моему мнению, его смерть была излишней. Если бы он просто получил тюремный срок, то это не было бы концом света. Он является большой частью моей жизни, соответственно я действительно ощущаю, что в некотором роде скорблю по нему. Это правда, что моя юность отличалась от юности других, но в принципе я не чувствую, что упустила что-либо. Наоборот, я избежала некоторых вещей — не начала курить, пить, не обзавелась дурными друзьями.
Послание прессе: единственное, что я хотела бы потребовать от прессы, — это прекращение оскорбительных репортажей, искажения действительности, поучающих комментариев и отсутствия уважения ко мне.
На данный момент я чувствую себя очень хорошо в том месте, где проживаю, хотя порой у меня возникает чувство, что меня слишком контролируют. Я самостоятельно приняла решение ограничиться в общении со своей семьей только телефонными контактами. И только я решу, когда захочу общаться с журналистами.
О моем побеге: это произошло, когда я чистила машину в саду и увидела, что он отошел, пока я пылесосила. Это был мой шанс, я бросила пылесос и скрылась.
Также я хочу подчеркнуть, что никогда не называла его повелителем, как он того требовал. Я думаю, что он хотел этого, чтобы к нему так обращались, но в действительности же таковым не был.
У меня есть адвокат, с которым я обсуждаю законы. Я полностью доверяю молодой адвокатессе Монике Пинтертис, равно как и доктору Фридриху и доктору Бергеру, с которыми могу разговаривать без стеснения. Следственная бригада была очень добра со мной, я очень им благодарна, хотя они и были слишком любопытными, — в конце концов, это их работа.
Интимные вопросы: каждый хочет задать вопрос на интимную тему, однако она никого не касается. Быть может, однажды я поговорю об этом со своим психологом, а может, и нет. Моя личная жизнь принадлежит только мне.
Она обратилась к человеку, который был другом ее похитителя:
Господин X. не должен испытывать чувства вины, броситься под поезд было самостоятельным решением Вольфганга. Также я сочувствую матери Вольфганга. Я могу поставить себя на ее место, и сострадаю ей и понимаю ее. Я и она, мы обе думаем о нем. Я хочу выразить благодарность всем людям, кто принял участие в моей судьбе. Но, пожалуйста, оставьте меня в покое на ближайшее будущее. Надеюсь, доктор Фридрих сможет с помощью этого письма разъяснить это. Теперь обо мне заботится множество людей. Пожалуйста, дайте мне время, пока я не почувствую, что могу говорить сама за себя.
«Господин X.», упомянутый в последнем абзаце, — Эрнст Хольцапфель, человек, с которым она встречалась в период своего заточения и который принял последний телефонный звонок от Приклопиля перед его самоубийством.
Письмо Наташи все же не смогло загасить пламя любопытства. Скорее оно разожгло его еще больше. Ее очевидная привязанность к Приклопилю, позже выраженная в печати и ее знаменитом телевизионном инервью, вкупе с ее убеждением, что в жизни она многого не упустила, медленно начала замедлять курс неуклюжего супертанкера общественного мнения и через короткий промежуток времени развернула его на 180 градусов против нее.
Вечером 6 сентября, в среду, через две недели после освобождения, демонстрируя свою врожденную любовь и способность к контролю, Наташа Кампуш скоординировала направление тройного удара по прессе — телевидению, газетам и журналам — в попытке удержать главенство над тем, что виделось ей исключительно ее собственной историей, которая должна была быть преподнесена так, как того желала она.
Каждый из трех счастливых победителей в закулисной войне по предложению денег за первое интервью подписал контракт — все кандидаты были тщательно рассмотрены и окончательно утверждены списком самой Наташей на марафонски длительных совещаниях с ее адвокатами, в ходе которых пресса согласилась перечислить совокупную плату в фонд по ее выбору. Интервью газете «Кронен цайтунг», австрийскому журналу «Ньюс мэгэзин» и телевизионному каналу ORF экстренно вышли в свет с разницей во времени не более двух часов, как она и установила.
Первым по улицам ударил «Ньюс мэгэзин». Журнал был распродан в течение нескольких часов — читатели лезли в драку, чтобы ознакомиться с подробностями жизни девочки в подвале. Интервью изобразило более четкий портрет «жертвы», которая относилась с презрением к самому этому слову. В беседе с главным редактором журнала, Альфредом Вурмом, Кампуш сказала:
С доктором Фридрихом все в полном порядке. Он очень умный и всегда понимает, что я имею в виду. Мои адвокаты и консультанты по прессе тоже поддерживают меня наилучшим образом. Я уже всех их приняла, а они, вероятно, приняли меня. Все они классные. По крайней мере, большую часть времени.
Между моим адвокатом доктором Лански и профессором Фридрихом возникло небольшое разногласие. Один хотел, чтобы я уехала из Венской главной больницы, другой же настаивал, чтобы я на какое-то время осталась. В конечном счете мне пришлось вмешаться и убедиться, что спор улажен.
Я знала, что лечению ссора не принесет ничего хорошего. Доктор Лански хотел, чтобы я съехала, доктор Фридрих — чтобы осталась. На данный момент я пока там и остаюсь, наслаждаясь дружбой с доктором Фридрихом.
У меня есть женщина-психолог, но я не хочу называть ее имени. Ее ужасает пресса любого сорта. При ней я могу — и это истинная правда — всегда лежать на кушетке. Настоящее клише: психиатр и пациент на кушетке.
На вопрос, каково ей живется новой жизнью, она ответила:
Ну, за исключением того, что я сразу же простудилась и подцепила насморк, я живу совершенно нормально. Мое возвращение к обычной жизни оказалось очень быстрым. Даже удивительно, как скоро это произошло. Теперь я живу с другими людьми, и у меня не возникает с этим трудностей.
Мне удалось встать на этот путь довольно быстро. Это было нетрудно, не в последнюю очередь благодаря тому, что я могу солидаризоваться со многим из того, что я вижу и переживаю здесь. Тут лежат пациенты, пытавшиеся покончить с собой, а также больные анорексией. И я хорошо с ними лажу, потому что могу сочувствовать им.