Страница 7 из 16
Солнце совсем зашло, тучи сгустились, на полянке с каждой минутой делается все темней и темней.
Ух, как темно стало! Будто ночь раньше времени приспела… А доброе дерево мне старичок указал, будь ему во всем удача! Три вершины с одного корня, с одного комля — будто крыша над головой. И ветер не просвистит, и дождик не пробьет. Тепло да тихо… И мох какой мягкий — ровно перина! Давно я так мягко не спала, с самого дому. Ну, матушка родимая, оборони! (Засыпает.)
Совсем тихо. В густом полумраке слышится только шуршанье сухой листвы да отдаленное журчанье ручья. Потом, словно издалека, раздается голос, мерно и неторопливо рассказывающий сказку. Постепенно голос становится все слышнее. Это Федосеич, снова, как в тот давний, еще счастливый день рассказывает про жар-цвет. Но самого рассказчика не видно, только голос живет в полутьме.
Голос Федосеича.…Так вот, стало быть, всяко лето по три рябиновы ночи бывает. Первая — как цвет зацветет, другая — как в завязь пойдет, а третья — как поспеет рябина-ягода. И уж в третью ночь не спи, не дремли. Самая это пора жар-траве цвесть. А кто сорвет жар-цвет, тому земля-матушка во всяком деле помощница. Начинай, не оглядывайся, а уж конец будет. Да только нелегко он в руки дается, цветик огненный. Отыскать его мудрено, сорвать мудреней, а всего трудней — с собой унести. Матушка-земля — она разборчивая: сперва испытает, а уж потом одарит. Вот коли ты себя не пожалеешь, грому небесного не побоишься…
В эту минуту, точно подхватывая его рассказ, раздается удар грома и вспыхивает за сетью ветвей молния.
Авдотья (поднимается). Федосеич! Ты здесь? Откуда же?.. А, Федосеич? Что ж© ты молчишь? Ты мне что-то про жар-траву рассказывал, да опять не досказал. А ведь мне нынче твоя жар-трава позарез нужна. Кто его знает, что у меня впереди-то, какие труды, какие муки. А с нею, с жар-травой твоей, я, может, и дорогу скорей пройду, и счастье свое ворочу… А, Федосеич? Да неужто же мне зто почудилось али приснилось? А ведь как слышалось-то — будто наяву, будто здесь вот рядом сидит и говорит! Жалко, что проснулась! Хоть во сне родного человека повидать… А дождик-то в лесу кап-кап, с листочка на листочек, с листочка на листочек. Только сюда еще не попадает. Поспать, покуда сухо… (Укладывается поудобнее, накрывается платком и засыпает.)
Вокруг совсем тихо и темно. Потом сначала в глубине леса, а затем по всей поляне начинают перебегать зеленые огни, выхватывая из темноты то куст папоротника, то дерево. Из гущи ветвей высовывается мохнатая, похожая на козлиную, голова. На лоб, словно колпак, нахлобучена огромная сосновая шишка, борода — из колючек черно-зеленой хвои. С другой стороны, навстречу, выглядывает такая же лохматая голова в шапке, похожей на гнездо, борода лыковая. Это двое леших, один — из соснового леса, другой — из ольхового. Оглядевшись по сторонам, лешие выбираются из чащи и обходят поляну кругом, приплясывая и приговаривая.
Ольховый.
Сосновый.
Вместе.
(Останавливаются друг против друга).
Сосновый. Эй ты, сам ольховый, пояс вязовый, ладоши лиловы! Что примолк? Смотри не проспи!
Ольховый. Я-то не просплю. Ты вот не задремли, колода сосновая! А задремлешь, я те разбужу!.. (Хлопает в ладоши.)
Слышится резкий деревянный стук, словно щелкнули дощечкой о дощечку.
Сосновый. Ась? Не слыхать! Так ли наша сосенка пощелкивает! (Стучит ладонями гулко, звонко, на весь лес.) Слыхал? А ты что? Шу-шу, листом шуршу…
Ольховый. Ишь расскрипелся, сосна болотная! Зимой и летом — одним цветом! Шел бы к себе — на пески, на кочки, а это место спокон веку наше. Чей лес, того и пень. Тут ваших колючек да шишек и не видано…
Сосновый. Видано или не видано, а в рябинову ночь и нам сюда путь не заказан. Чай, и мы тоже лешие!..
Ольховый. Так-то оно так… Только чур — уговор! Коли я жар-цвет сорву, тебе — один венчик, мне — два. Коли ты сорвешь, мне — два, тебе — один.
Сосновый. Нет уж, коли я сорву, мне — три, тебе — шиш, а коли ты сорвешь, тебе — шиш, мне — три…
Ольховый. Три шиша? На, вперед получай, не жалко! (Три раза щелкает Соснового по голове.)
Сосновый. А сдачи хочешь? Вот тебе столько да еще полстолька!.. (Дерутся так, что клочья летят.)
Вдруг два высоких дерева раздвигаются, словно кто-то разогнул их руками, и между вершинами появляется голова старика с кустистой зеленой бородой.
Лешие (отскакивая друг от друга). Хозяин! Хозяин пришел!.. Старшой лешой! Мусаил-Лес!..
Деревья опять сдвигаются, и на поляну выходит тот самый старик, что разговаривал с Авдотьей. Теперь он опять обыкновенного человечьего роста, но больше, чем казался прежде, шире в плечах, грознее, диковиднее. На нем красная шапка и косматая шуба мехом наружу.
Мусаил-Лес. Тише вы, козлы лесные! Раньше времени драку затеяли! Эдакий шум-гам подняли, что небесного грому не слыхать! (Поднимает голову.) Что ж не гремишь, батюшка гром? А ну грянь!
Вдалеке глухо ворчит гром.
А ну посильнее!
Гром гремит грознее и ближе. Авдотья просыпается и, поднявшись на ноги, в страхе глядит на небо.
Что, молодайка? Потревожили тебя? Ну, не пеняй! В рябинову ночь спать — счастье проспать. Поди-ка сюда!
Авдотья (со страхом оглядываясь на Соснового и Ольхового, подходит к Мусаилу). Это кто же звал меня? Никак, ты, дедушка?
Мусаил-Лес. Я.
Авдотья. Не признала я тебя. Будто ты поменьше был…
Мусаил-Лес. Ого-го! Я какой хочу быть, такой и могу быть. Полем иду — вровень с травою, бором иду — вровень с сосною. Да ты что озираешься? Али до сей поры леших не видывала?
Авдотья. И впрямь не видывала… Таких и во сне не увидишь. А увидишь — не поверишь.
Лешие (прыгая и кувыркаясь). Э-ге-ге! И увидишь — не поверишь! И поверишь — не увидишь!..
Мусаил-Лес. Цыц, косматые! А ты не бойся их, бабонька. То ли на белом свете бывает.
Авдотья. Ох, я и тебя, дедушка, боюсь!..
Мусаил-Лес. Так и надо. На то я и Мусаил-Лес, — меня все боятся. Да только страх-то у тебя впереди. Глянь-кось!
В эту минуту тьма над поляной сгущается.
Авдотья. Да ведь не видать ничего…
Мусаил-Лес. А ты знай гляди!