Страница 83 из 94
Великий Сократ утверждал: заговори, и я скажу, кто ты.
Карл Маркс: язык есть непосредственная действительность мысли.
Маркс вообще любил рассуждать, и не только про цепи и пролетариат, но и про язык тоже. Однажды он сказал такое, что за ним повторил философ, которого трудно обвинить в любви к марксизму, – Фридрих Ницше. Что же сказал бородатый Карл? «Мы – рабы слов». На самом деле – просто, но гениально. Фраза, над которой можно размышлять не один час.
Александр Радищев писал: «Ничто для нас столь обыкновенно, ничто столь просто кажется, как речь наша; но и в самом существе ничто столь удивительно есть, столь чудесно, как наша речь».
Напрасно Вы, дорогой читатель, проскочили цитату Радищева. Советую прочесть и вдуматься. Это ведь Александр Николаевич говорит о том самом русском языке, которого сегодня мы все – хранители и создатели.
Цитаты можно множить – но остановимся. Пора уже наконец понять: а что собственно такое есть язык?
За справкой к кому обратимся? К Далю, конечно, Владимиру Ивановичу, потому как в области языка он, конечно, «наше всё».
Итак, приготовившись узнать некую невероятную и, скорее всего, красивую истину о языке, открываю словарь, читаю: «ЯЗЫК м. мясистый снаряд во рту, служащий для подкладки зубам пищи, для распознанья вкуса ее, а также для словесной речи или, у животных, для отдельных звуков».
Вот это да! Даль считал, что человеку язык дан, во-первых, чтобы есть, и только во-вторых, чтобы разговаривать. Удивительное дело! Ученый, который всю свою жизнь посвятил изучению языка, относился к нему спокойно и без пафоса.
Однако читаем дальше: «Язык, словесная речь человека, по народностям; словарь и природная грамматика; совокупность всех слов народа и верное их сочетанье, для передачи мыслей своих…»
Вот ведь Даль какой! С одной стороны – прагматик, а с другой – романтик… Ну разве ж это не романтический взгляд: считать, что язык дан человеку для передачи мыслей своих? Представим себе невероятное: мы бы все использовали язык только и сугубо для передачи не Бог знает чего, а вот именно – мыслей. С одной стороны, какое приятное было бы у нас общение, а с другой – какая бы вокруг стояла тишина…
А дальше у Даля – замечательная пословица, которую грех не повторить: «Язык мой враг мой: прежде ума глаголет». Симптоматично (извините за научное слово), что вторую часть пословицы мы отбросили, вроде как и не нужно нам знать, отчего это язык бывает нашим врагом. У Даля же есть еще и такое определение языка: «Народ, земля, с одноплеменным населением своим, с одинаковою речью».
Вообще, конечно, языков (как и народов) ужасно много – просто не счесть. Это с одной стороны. Потому что есть и другая: мало их, едва ли чуть больше десятка.
Как такое может быть?
А так вот. Языков, на которых болтает относительно немного народу, – тьма. Ученые даже не могут подсчитать их точное количество, пишут примерно 5–6 тысяч. Для примера скажем, что есть такой язык, называется юкагирский, на нем говорят около 300 человек.
Тех же, на которых общаются более 100 миллионов, всего… 12. Как вы думаете, какой самый популярный в мире язык? Нет, не английский, у него – серебряная медаль. Золотая – у китайского. После английского следуют хинди вместе с урду, затем – испанский, русский (ура! мы вошли в первую пятерку!). Далее, как ни парадоксально, индонезийский, арабский… А потом, знаете, какой? Ни за что не догадаетесь: бенгальский. За ним следуют языки менее экзотические: португальский, японский, немецкий. Замыкает список языков-миллионеров – французский.
У всех – и больших, и малых языков – есть одно общее свойство: язык всегда характеризует народ, который на нем говорит.
В умнейшей и интереснейшей книге Максима Кронгауза «Русский язык на грани нервного срыва» я прочитал поразивший меня факт: у эскимосов существует 1200 слов для определения оленя. Они видят оленя в 1200 вариациях! Разве не ошеломляющая характеристика народа?
Знаете ли вы, что в немецком языке установлен строго определенный порядок слов, который диктует правила языка, и менять сей порядок невозможно. В русском же языке, как говаривали сталинские чиновники: «сумбур вместо музыки», то есть в каком порядке желаешь, в таком и ставь слова.
У немцев – порядок и строгость. У нас – импровизация, основанная на эмоциях. Недаром же пословица гласит: «Что русскому – благо, то немцу – смерть». Замечу: немцу, а не французу или, скажем, итальянцу…
Занятно, что немцы считают, будто в радуге… шесть цветов. И не потому, что они – дальтоники, а потому что синий и голубой цвета по-немецки обозначаются одним и тем же словом.
Вот ведь как оно интересно выходит: не только мы говорим на своем языке, но и язык многое говорит о нас. Правда, иногда не вдруг поймешь, что именно он хочет нам сообщить.
Как, например, объяснить то, что заметил все тот же Кронгауз: в криминальной части нашего родного языка почти нет иностранных заимствований, а в части гламурно-глянцевой – полно? И вправду, все эти «наезды», «беспределы», «базары», которые надо «фильтровать», «крыши», «стрелки», устрашающий глагол «мочить» – все родные слова, русские. А «кастинг», «глянец», «стиль», «элитный», «эксклюзивный» и прочие «вау» – заимствованы. Как-то обидно делать из этого вывод: мол, криминал нам ближе гламура. А какой не обидно?
Понятно, что любая революция рождает свой язык. Когда мы сегодня слушаем детей эмигрантов, нам кажется, что они говорят на языке вроде русском, но – ином. А это – просто русский дореволюционный язык.
Советская власть не была такой уж глупой, когда придумывала невероятное количество аббревиатур: большевики старались породить новый язык. ВЧК существовала всего пять лет (ей на смену пришло ГПУ, вот уж воистину хрен редьки не слаще), но слово «чекист» существует доныне. Советская власть строила новую жизнь, а новая жизнь без нового языка невозможна.
Это замечательно сформулировал Джордж Оруэлл в своем знаменитом романе «1984»: «Предполагалось, что, когда новояз утвердится навеки, а старояз будет забыт, неортодоксальная, то есть чуждая ангсоцу мысль, постольку поскольку она выражается в словах, станет буквально немыслимой».
Вот ведь что важно: поскольку язык формирует мысль, новый язык необходим каждой революции, чтобы не рождались старые мысли. Революционеры полагали, что, изменяя язык, они меняют мышление. И надо признать, что в данном случае они были правы.
Мы как-то вообще недооцениваем, как мощно влияют на нас слова. Ученые проделали такой опыт. Они взяли семена растений под неблагозвучным названием «арабидопсис» и поместили их в аппарат, способный переводить человеческую речь в электромагнитные колебания. После чего начали на бедный подопытный арабидопсис всяко ругаться. В результате эти семена превратились в генетических уродов, а через несколько поколений племя арабидопсиса выродилось вовсе. Вот ведь оно как! Оказывается, выражение «убить словом» не такая уж и метафора…
Язык вообще существо живое. Слова живут в языке своей жизнью, и мы уже не вдумываемся особенно в их смысл. Театральное «партер» происходит от французского «par» («по») + «terre» («земля»), но кто сейчас это помнит? Кто сейчас знает, что «глянец» происходит от немецкого «Glanz» (кстати, все существительные на немецком пишутся с большой буквы), что значит просто «блеск» – так называли журналы с блестящей обложкой. Однако нынче это слово имеет едва ли не социальное значение, про глянец даже фильмы снимают…
Как и все живое, язык постоянно меняется. Потому как любой народ может в чем угодно лениться (например, народу бывает очень лениво строить хорошую жизнь), но вот словотворчеством люди занимаются всегда. И покуда на Земле останется хотя бы один человек, он всенепременно будет заниматься сотворением слов – это наша суть, это у нас внутри сидит: не отнять.
Скажем, знаете ли вы, что значок @ называется «собака» только в России? Итальянцы называют @ – улитка, немцы – обезьянка, финны – кошка, китайцы – мышка. Ни один философ или лингвист не может объяснить, почему в большинстве языков мира название этого важнейшего, с компьютерной точки зрения, символа взято из мира животных. Но так решили люди, и значит, так тому и быть! Замечательный Максим Кронгауз увидел в этом значке @ – собачку в будке. Я абсолютно доверяю этому лингвисту, но не могу не признать, что можно – при определенном напряжении фантазии – увидеть здесь улитку, а можно – кошку в окошке…