Страница 35 из 94
Во всяком случае, на вопрос: «Зачем художник искушает нас искусственной жизнью?» – всем хочется ответить: «Для пользы. Искусство, мол, очищает, отвечает на главные вопросы жизни. И все такое…»
Нам очень хочется, чтобы искусство было действенным. Чтобы посмотрел фильм или спектакль, и стал воистину иным.
Еще раз скажу оптимистично: так случается подчас. Иногда даже произведение искусства влияет на ход истории. Как случилось в Бельгии в 1830 году. Именно в этом году в Брюссельской опере была представлена опера французского композитора Даниэля Франсуа Эспри Обера «Фенелла» («Немая из Портичи»). Опера эдакого политического свойства. В ней рассказывалось о восстании неаполитанских рыбаков против испанского владычества. Опера так возбудила народ, что люди вышли на площади и устроили революцию, в результате которой Бельгия отделилась от Голландии. Однако надо признать, что произведения искусства с такой силой на народ все же влияют редко.
Искусство, как и литература, отвечает только на те вопросы, которые уже есть в человеке. Известно, например, что Владимир Путин решил стать разведчиком, посмотрев фильм «Мертвый сезон». Я тоже смотрел этот фильм, обожал его, однако мысли пойти работать в КГБ у меня не возникло. Ответы на свои вопросы я находил в спектаклях Захарова или Товстоногова: они убеждали меня в том, что занятие театром – одно из самых интересных на земле. После чего я поставил немало спектаклей.
Однажды матросы противолодочного корабля «Сторожевой» посмотрели фильм «Броненосец "Потемкин"». На капитана корабля Валерия Саблина и команду «Сторожевого» фильм произвел такое мощное впечатление, что Саблин решил устроить бунт. Дело, хочу вам сказать, происходило в 1976 году – в самый разгар советской власти. Саблин вывел корабль из Рижского порта и направился в Ленинград, чтобы встать рядом с «Авророй» и объявить свои требования о коренной реформе государственной власти. Естественно, мятежный корабль был остановлен, Саблин арестован, а впоследствии расстрелян. Если бы капитана третьего ранга Валерия Саблина (увы, несправедливо нами забытого) не возмущало то, что творится в СССР, фильм Эйзенштейна не произвел бы на него столь сильного впечатления. По отношению к жизни в СССР у Саблина были вопросы, один из которых вечный: «Что делать?» Картина «Броненосец "Потемкин"» дала ответ: бунтовать.
Человек устроен столь парадоксально, что чем старше он становится, тем меньше (а не больше) возникает у него вопросов к жизни. Как правило, с течением лет он убеждает себя в том, что жизнь – понятна, законы взаимоотношения с ней – ясны. Старость – это ведь вообще вычитание удивлений. (Те, кто рассуждает иначе, становятся философами, которых на протяжении всей человеческой истории – считанные единицы.) Поэтому именно в детстве и юности произведение искусства может оказать на человека едва ли не решающее действие.
Как-то наш знаменитый актер Олег Басилашвили, размышляя об одном современном спектакле, сказал мне: «Нормальный спектакль, вполне профессиональный. Но если бы в детстве я посмотрел его, а не «Синюю птицу» во МХАТе, я бы не стал актером». Вот ведь как! Ребенок посмотрел спектакль и понял, какую профессию ему надо выбрать!
Когда речь идет о произведении искусства или о прочитанной книге, зрители или читатели (а критики – так непременно) ставят вопрос: «А, собственно, о чем этот спектакль, книга или фильм?» Дорогой читатель-друг, если – вдруг? – подобный вопрос стоял или стоит перед Вами, я на него отвечу неким универсальным образом: любое произведение искусства, которое Вам нравится, – о Вас. А которое не нравится – не о Вас. Поэтому-то в оценке произведений искусства нет никак объективных критериев: кто-то видит в фильме или спектакле себя, свои проблемы, свои вопросы, а кто-то – ничего такого не замечает.
Тот самый древнегреческий катарсис возникает тогда лишь, когда произведение искусства рассказывает Вам о Вас такое, чего Вы либо вовсе не знали, либо знали, но боялись сами себе признаться в этом знании.
Получается, что все-таки главное в искусстве – польза, а не удовольствие? Как-то все очень по-русски серьезно. Развлекать что ли не надо?
Надо! И еще как! Во все времена существовало искусство, которое ставит самые важные вопросы бытия. И рядом – непременно! – чего попроще. Скажем, в средние века во Франции были очень популярны жонглеры, в Германии они назывались шпильманы, в Италии – гальярды, в России – скоморохи. Эти как раз развлекали. Иногда, правда, говорили и о серьезном: вспомните скомороха, гениально сыгранного Роланом Быковым в картине Тарковского «Андрей Рублев». Но это, скорей, российская традиция: у нас всегда смех сквозь слезы. В целом же задача жонглеров была одна – развлекать.
А рядом с этой развлекаловкой существовала церковная драма – она говорила как раз про сущностное, про главное, старалась, как могла, вызвать у зрителя катарсис.
Искусство для развлечения всегда раздражало и продолжает раздражать – тех, кто (условно говоря) уверен, что всех этих скоморохов-жонглеров-шпильманов быть не должно, а должна быть одна такая вечная церковная драма.
«Наше искусство, поставившее себе целью поставку потех для богатых классов, не только похоже на проституцию, но есть не что иное, как проституция». Знаете, кому принадлежат эти более чем современные слова? Льву Николаевичу Толстому.
Повторю еще раз: в России с искусством развлечения вообще всегда была напряженка. Неслучайно у нас в стране практически нет юмористов – все сатирики. Наши писатели пишут так смешно, что хочется плакать.
И когда сегодня мы с каким-то плохо скрытым восторгом говорим о резком падении уровня юмора, о том, что юмор стал пошлым, – надо, мне кажется, помнить два обстоятельства. Во-первых, пошлость – понятие относительное. А второе и, может быть, самое главное: у нас в стране вовсе нет традиции юмора – от любой шутки мы ждем не развлечения, а смысла.
Однако если представить себе, что искусство вообще перестанет нас развлекать, – подумайте, какая скучная жизнь начнется!
И то искусство, которое стремится привести нас к катарсису, и то, которое ставит своей задачей нас развлечь, – делают это с помощью создания искусственной реальности. Чем же отличается та искусственная реальность, которой искушает нас художник, от того мира, который окружает нас в реальности? Созданная художником – более гармонична. Реальный мир всегда не гармоничен, вот человек и стремится к искусственному в поиске гармонии.
Придуманный мир всегда гармоничней реального. Поэтому сам факт, что искусство существует, свидетельствует о том, что человек устремлен к гармонии.
В искусстве может меняться что угодно, однако, если оно перестанет быть гармоничным, оно перестанет быть искусством. Стремление создать гармонию – может быть, единственное, что остается в искусстве неизменным. Великий Леонардо да Винчи считал: «Наибольшей похвалы достойна та картина, которая имеет наибольшее сходство с изображаемым предметом». Интересно, что бы он сказал, увидев картины Дали? Но ведь даже в самых абстрактных произведениях тоже существует своя гармония. Лишь тот, кто ее видит, станет ею наслаждаться.
Мне кажется, что душа человека так создана, что она устает от дисгармонии окружающего мира, и поэтому искусство – лекарство. Искусствоведы обожают словосочетание «подлинное искусство», часто забывая об абсолютной субъективности этого понятия. Подлинным человек называет то искусство, которое влияет на его собственную душу. Вот и все.
Неслучайно деспоты всех времен и народов никогда не оставляли искусство в покое и настойчиво и страстно занимались им. Искусство всегда являлось для них не только, а может быть, даже и не столько элементом пропаганды. Властители всех веков и народов убеждены: искусство поможет создать ту гармонию, в которой, во-первых, отдохнет их собственная душа и которая, во-вторых, столь необходима народу.
Почему абстракционизм не мог прижиться в России ни при одном лидере КПСС от Ленина до Черненко? Только потому, что абстрактные картины мало прославляли деятельность КПСС? Но реалистические пейзажи тоже ничего и никого не прославляли, однако их разрешали с удовольствием. Мне кажется, это происходило потому, что любой тиран тянется к тому, что он лично считает гармонией. Гармонию разрывающегося мира, которая, без сомнения, существует в работах абстракционистов, эти деятели воспринять не могли, а потому запрещали.