Жестокое и странное

Патриция Корнуэлл

Жестокое и странное

Пролог

Размышления проклятого, Спринг-стрит

Две недели до Рождества. Четыре дня до полной пустоты. Лежу на железной койке и смотрю на свои грязные босые ноги, белый унитаз без стульчака и на тараканов, ползающих по полу. При виде их я уже не вскакиваю. Я просто наблюдаю за ними. А они – за мной.

Я закрываю глаза и размеренно дышу.

Я вспоминаю, как жарким днем ворошил сено и почти ничего не получал за работу, потому что не белый. Мне снится, что я жарю в жестянке арахис и, как яблоки, ем зрелые помидоры. Я представляю себя за рулем грузовика, с мокрым от пота лицом, с мыслями о том, что покину это затхлое место.

Что бы я ни делал – ходил в туалет, сморкался или курил, – за мной наблюдают охранники. Часов нет. Мне неизвестно, какая погода. Я открываю глаза и вижу бесконечную унылую стену. Что должен чувствовать человек незадолго до своего конца?

Похоже на грустную, грустную песню. Не знаю слов. Не могу вспомнить. Говорят, это случилось в сентябре, когда небо напоминает скорлупу яичка малиновки, а листья пылают ярким пламенем и падают на землю. Говорят, по городу рыскал зверь. И вот стало тише.

Зверь не умрет, оттого что убьют меня. Ему помогает темнота, он алчет плоти и крови. Когда тебе покажется, что ты в безопасности и нечего озираться, тогда ты все же лучше оглянись, братишка.

Совершив один грех, не миновать другого.

Ронни Джо Уоддел

Глава 1

В тот понедельник, проносив с собой в записной книжке размышления Ронни Джо Уоддела, я так и не видела солнца. Было еще темно, когда я утром ехала на работу. Было уже темно, когда я возвращалась домой. В свете фар кружились мелкие капли дождя, завершая картину угрюмо-туманного и очень холодного вечера.

Я развела в гостиной огонь и представила себе виргинскую ферму, зреющие на солнце помидоры и молодого чернокожего парня в душной кабине грузовика. Неужели уже тогда в его голове рождались мысли об убийстве? Размышления Уоддела были опубликованы в «Ричмонд таймс-диспетч», и вырезку оттуда я хотела подколоть к его пухлому делу. Однако в дневной суматохе это совершенно вылетело у меня из головы, и размышления так и остались лежать в моей записной книжке. Я перечитывала их несколько раз. Казалось, для меня всегда будет загадкой, как в одном сердце могут уживаться жестокость и несомненная поэтичность.

Несколько часов я занималась счетами и писала рождественские поздравления при беззвучно работавшем телевизоре. Когда должна состояться смертная казнь, отклонена ли апелляция или губернатор смягчил приговор, я, как и все остальные жители Вирджинии, узнавала из средств массовой информации. От того, что скажут в новостях, зависело, лягу я спать или поеду в расположенный в центре города морг.

Почти в десять вечера зазвонил телефон. Я взяла трубку, ожидая услышать голос своего заместителя или еще кого-нибудь из коллег, чей вечер так же, как и мой, был непредсказуем.

Однако в трубке раздался незнакомый мужской голос:

– Алло? Я бы хотел поговорить с Кей Скарпеттой... простите, с доктором Скарпеттой, главным судебно-медицинским экспертом.

– Слушаю вас, – отозвалась я.

– О, как хорошо. С вами говорит детектив Джо Трент из округа Энрико. Я нашел ваш телефон по справочнику. Простите, что беспокою вас дома. – Его голос звучал несколько взволнованно. – У нас тут возникла такая ситуация, что необходима ваша помощь.

– А что случилось? – спросила я, напряженно уставившись в экран телевизора. Шла какая-то реклама. Я надеялась, что мне не понадобится никуда ехать.

– Сегодня вечером возле магазина на Нортсайде был похищен белый тринадцатилетний подросток. Ему прострелили голову, и некоторые детали, похоже, свидетельствуют о сексуальных мотивах преступления.

Почувствовав, как у меня заныло сердце, я потянулась за бумагой и ручкой.

– Где тело? – спросила я.

– Его нашли позади продуктового магазина на Паттерсон-авеню. Он еще жив, но без сознания, и никто не может сказать, удастся ли ему выкарабкаться. Я понимаю, раз он еще жив, это не ваш случай. Но некоторые его раны выглядят весьма странно. Мне еще ничего подобного видеть не доводилось. А вы, я знаю, сталкивались со всякими увечьями. Хочется надеяться, что у вас могут появиться догадки, как и чем были нанесены эти.

– Опишите мне их, – попросила я.

– Речь идет о двух участках. На правой ноге в паховой области и еще возле правого предплечья. Куски кожи просто вырезаны с мясом. По краям ран жуткие порезы и царапины. Он сейчас в окружной больнице.

– Вам удалось найти вырезанные куски тканей? – спросила я, напряженно пытаясь вспомнить нечто подобное.

– Пока нет. Но продолжаем искать. Похоже, нападение было совершено в машине.

– В чьей машине?

– В машине преступника. От стоянки возле продуктового магазина, где нашли этого парня, до того магазинчика, где его видели в последний раз, не меньше пяти-шести километров. Думаю, он сел к кому-то в машину, а может, его туда и затащили.

– Вы сфотографировали раны до того, как врачи начали их обрабатывать?

– Да. Но пока им мало что удалось сделать. Отсутствует такое количество кожи, что придется делать пересадку, полнослойную, как они выразились, если это вам о чем-то говорит.

Это говорило мне о том, что они выполнили хирургическую обработку ран, вкололи ему антибиотики и собираются делать пересадку кожи с ягодиц. Но если это не так и они, обработав края ран, наложили на них швы, то смотреть мне там уже, увы, не на что.

– Они не зашили раны? – спросила я.

– Нет, насколько мне известно.

– Вы хотите, чтобы я взглянула на них?

– Это было бы здорово, – ответил он с облегчением в голосе. – Вам бы надо как следует рассмотреть их.

– Когда, вы считаете, было бы удобнее?

– Хорошо бы завтра.

– Прекрасно. В какое время? Чем раньше, тем лучше.

– Ровно в восемь, подходит? Я буду ждать вас возле пункта неотложной помощи.

– Договорились, – ответила я.

С экрана телевизора на меня пристально смотрел диктор. Положив трубку, я дотянулась до дистанционного управления и включила звук.

– ...Юджиния? Что слышно от губернатора?

Телекамера показала тюрьму, где на протяжении уже двухсот лет содержались наиболее опасные преступники штата. Тюрьма располагалась на каменистом берегу реки Джеймс, неподалеку от центра города. В темноте толпились демонстранты, выступающие «за» или «против» смертной казни, в свете телевизионных прожекторов их лица казались суровыми. Я внутренне содрогнулась, услышав чей-то смех. На экране появилась молодая симпатичная корреспондентка в красном пальто.

– Как вы уже знаете, Билл, – начала она, – вчера была установлена прямая телефонная связь кабинета губернатора Норринга с тюрьмой. Пока никаких новостей, и это говорит о многом. Судя по опыту прошлых лет, губернатор не вмешивается в тех случаях, когда не намерен менять ход событий.

– А как обстановка в целом? Все относительно спокойно?

– Пока да, Билл. Здесь собрались, на мой взгляд, несколько сотен людей, они пикетируют здание. А в самой тюрьме, разумеется, почти никого. Всего несколько десятков заключенных, а остальные уже переведены в новую исправительную колонию в Гринсвилле.

Я выключила телевизор и через некоторое время уже ехала на машине в восточном направлении с включенным радио. Усталость постепенно одолевала меня, точно анестезия. Тоска сжимала горло. Я боялась смертных приговоров. Мне было страшно ждать чьей-то смерти, а потом скальпелем проводить по телу, еще такому же теплому, как мое. Я была врачом с юридическим образованием. И знала, что давало жизнь и что могло ее забрать, как должно быть и как не должно. Моим наставником стал опыт, безжалостно перевернувший самые стойкие и радужные представления об аналитическом подходе. Когда мыслящий человек вынужден признавать, что на самом деле истина банальна, это действует на него угнетающе. Нет на земле справедливости. И ни за что не изменить того, что сделал Ронни Джо Уоддел.