Контракт на убийство

— Прыгай!..

Ах, славный пес! Он доверчиво прыгает, раз решено, что он может прыгнуть, и теперь счастлив безмерно. Бегает кругами. Лает, требуя повторения. Какое чудо — эта неистощимая, бьющая ключом жизнь, эта ликующая радость, выплескивающаяся в бесконечном разнообразии движения без всякой цели, просто ради удовольствия, ради неожиданных прыжков, и при этом неизменный взгляд в сторону свидетеля… эй… не теряй меня из виду… не ради ли нас обоих я бегаю, лаю, становлюсь чертенком лесных чащ… «Я совсем чокнулся», — думает Г. Ему постоянно приходится одергивать себя, запрещая себе рассматривать Ромула как странного собеседника, с которым можно вести нескончаемый молчаливый диалог. Дом уже близко. И поведение пса сразу меняется. Он идет, озабоченно уткнувшись носом в землю. Ловит испарения. Разгадывает знаки. Словно распахивает одну за другой бесплотные двери, доступные лишь его обонянию. А вот и дом. Г не поленился запереть все засовы и задвижки, оставив приоткрытыми ставни в спальне, чтобы, как сквозь бойницу, следить за дорогой, держа револьвер наготове. Ванну перед сном принимают на кухне. Плескаются в одном тазу. Ромул так и норовит схватить зубами мыло.

— Оставь! Брось сейчас же, болван! И за что мне достался такой олух!

Еще довольно жарко, и Г натягивает одни брюки от пижамы.

— Сегодня — молчок! — предупреждает он. — У меня нет настроения болтать.

Однако это сильнее его! Как только ему удалось разместить рядом с собой зад Ромула, как только пес пристроился наконец у мокрого бока хозяина, Г не выдержал:

— Я запрещаю тебе лизать меня, слышишь! Мне щекотно! Перестань! Убери морду! Кто тут командует?

Воцарившееся молчание длится недолго.

— Знаешь, — говорит Г, — скоро… всему конец. Не будет больше контрактов. Во-первых, я сам как бы перекрыл себе все пути. Да и возвращаться к этой профессии не хочется! Почему? Толком не знаю. Теперь ты — мой контракт. Сколько клиентов я устранил? Видишь, я уже не помню. Хотя в общем-то не так много. И ни одной женщины. И никогда никого в упор. Убить — это одно, а шлепнуть — совсем другое! Вот только с беднягой Ланглуа не повезло! Если бы я мог поступить иначе! Мне нравилось иметь дело с силуэтами: это все равно что пустое место. Когда целишься в какого-нибудь типа с двухсот метров, ты его, конечно, различаешь, но словно в тумане. Тут задействован не только глаз, но и здравый смысл, ведь оптический прицел дает искажение… появляется нечто вроде ореола, если ты понимаешь, что я имею в виду! На память мне приходит некий… некий Маллори… Он участвовал в бегах в Отей… Приезжал спозаранку на своем «ягуаре»… на выезд кляч… Лично я не люблю лошадей, это мое право, верно? Но он!.. До чего забавно: если любишь псов, значит, не любишь лошадок… Ты либо пес, либо лошадка! В цирках другого не дано!.. Так вот, мой Маллори за наличные получает возможность прокатиться, а попасть в типа на рысях — это далеко не просто. И что же, всего одна пуля в так называемую жокейскую шапочку… Тук! И нет больше Маллори. Разумеется, ты не можешь трубить об этом на всех перекрестках, но сам-то знаешь, чего это стоит, и чувствуешь себя героем! Ты спишь? Эй! Ты спишь?

Да, Ромул спит, его ровное дыхание оставляет на коже ощущение прохлады. Время от времени по морде пробегает легкая судорога, а лапы как бы готовятся к прыжку, Г крепче прижимает к себе пса.

— Ну ладно, ладно… Это лесная мышь… Лежи спокойно. Поймаешь ее завтра…

Ночь миновала. Проснувшись, Г прислушался к щебету стрижей, увидел ослепительно яркий свет и понял, что погода хорошая. Столько смертей осталось позади, а он с жадностью готов встретить новый день.

— Эй ты, вставай! — кричит он. — К столу!

И тотчас начались каждодневные излияния радости: лизание, удары хвостом, утренние покусывания.

— Да, да! Ты отличный пес. Но это не причина, чтобы топтать меня.

А теперь скорее в сад. Ему приспичило! Затем наступает время кормежки, чавканья над миской и, наконец, долгожданной косточки, вернее, огромной кости с дыркой внутри, где прячется серый мозг, самый смак мясного угощения. С невероятным терпением язык пытается извлечь его, умоляя, требуя сдаться и наконец, с помощью двух лап, зажавших кость, вынуждая это сделать. Пожалуй, наступает единственный момент, когда Г обретает свободу и может один выйти на волю: как старый, закоренелый холостяк, он не прочь, пускай хоть на несколько минут, оказаться предоставленным самому себе.

Набив трубку, Г делает несколько шагов в сторону подлеска. Ощущается что-то не совсем обычное. Стройка? Ее не слышно. Забастовка? Странно! Он проходит чуть дальше, прислушивается. Ничего. Легкий утренний ветерок, подобно обессилевшей волне, замирает на верхних ветвях деревьев. Заподозрив неладное, Г возвращается назад, хочет удостовериться, что Ромул по-прежнему занят своей костью. Осторожно закрыв дверь, он на всякий случай кладет в карман револьвер. Нельзя сказать, что он встревожен. Для этого нет причин! Но все-таки опасается. Ребята со стройки часто остаются спать на месте, особенно в такие жаркие ночи. Бригадир ночует в Генруе. Случись что-нибудь, надо звать его. А ближайший телефон находится… Г вздрагивает. Ближайший телефон у него! В таком случае скоро непременно кто-то явится на велосипеде или мопеде. Г пересекает сад и едва не сталкивается с огромным детиной, которого тотчас узнал. Это тот, кого называют Грек.

— Можно позвонить?

— Разумеется, — отвечает Г. — Что-нибудь случилось?

В то же мгновение неистовый лай пригвождает мужчину к месту. Никогда Ромул не проявлял подобного ожесточения. Упершись в пол за дверью всеми четырьмя лапами, пес задыхается, захлебываясь ругательствами. Скребет когтями по дереву. Бросается на врага. В нем проснулась свойственная немецким овчаркам злобная ярость.

— В чем дело? — кричит Г. — А ну кончай комедию!

Ромул умолк, переводя дух, и Грек робко спрашивает, не злой ли он.

— Немного диковатый, и все. Да вы его уже видели на стройке. Телефон здесь.

Грек извиняется, пытаясь внятно объяснить, что двое его товарищей подрались и что Юго ударил ножом другого. Нужен врач.

— Я займусь этим, — говорит Г. — Юго — значит югослав?

— Да.

— Замешаны девушки?

— Да.

— Ладно. Не стойте там. А ты, балбес, заткнись.

Ромул, возмущенный, ходит взад-вперед за дверью. Внезапно он утратил свой щенячий голос, вместо него слышится хриплое, злобное ворчание, в котором временами прорывается какой-то переливчатый звук, похожий на слово. Это крик боли, оскорбленной любви, который означает: «За что? За что?»

Грек ушел, и Г звонит в Генруе.

— Алло! Доктор Белланже? На лесопильне требуется ваша помощь. Речь идет о драке. Больше я ничего не знаю, но дело наверняка серьезное. Меня зовут Жорж Валлад. Я живу на краю леса. В маленьком доме. Простите, не понял. Чтобы я предупредил жандармов? Признаюсь, мне не хотелось бы вмешиваться в это… Хорошо, я сделаю все необходимое.

«Ну и ну, — думает он. — Жандармы — здесь! Жестокий удар».

Машинально Г открывает дверь Ромулу и получает удар в живот — на него обрушились сорок килограммов обезумевшего от радости пса.

— Боже мой, оставишь ли ты меня в покое! Да, да, это я! А это руки хозяина! Лицо хозяина! Угомонился? Тот тип ушел. Я знаю, от него пахло луком. Ничего не поделаешь.

Разговаривая с Ромулом, он набрал номер жандармерии.

— Я звоню, чтобы сообщить о драке на лесопильне… Меня зовут Жорж Валлад. Ко мне только что приходил один из рабочих. Я единственный в округе, у кого есть телефон. Не знаю, насколько это серьезно. Нет, я провожу отпуск в своем доме… Я пишу книгу и не хотел бы, чтобы меня часто беспокоили. Да, произносится «Валлад». Ах, вы недавно в этих краях, господин аджюдан. Но ваши люди наверняка знают меня в лицо. Ну хорошо. До встречи!

Он кладет трубку и прячет револьвер.

— Только этого не хватало! — едва слышно бормочет Г. — Будут все время приставать! Спорим?

Жандармы всегда внушали ему страх! Ищут, роются, вынюхивают, ох уж эти жандармы! Вопрос за вопросом, на словах — в интересах расследования, а на деле — ради удовлетворения неистощимого любопытства они терпеливо выслушивают всевозможные сплетни и болтовню, конструируя с помощью мелких деталей что-то вроде примитивных гнезд, где высиживают и производят на свет разные версии, которые, в свою очередь, надо подпитывать самыми свежими деталями, и в один прекрасный день глазом не успеешь моргнуть — щелк — наручники!