Из царства мертвых

— Ничего подобного! Они похоронены в Арденнах. А наш семейный склеп — в Сент-Уане… В Пасси похоронена только Полина Лажерлак. Это-то меня и пугает! Можешь ты мне объяснить, к чему эти посещения, это паломничество?.. И поверь мне, она не в первый раз там была.

— Точно, она не справлялась у сторожа. Знала, где находится могила.

— Черт! Я и говорю, она будто околдована этой Полиной!

Жевинь расхаживал вдоль письменного стола, засунув руки в карманы. На шее, стянутой тесным воротничком, образовалась жирная складка. Зазвонил телефон. Резким движением он снял трубку и проговорил, прикрыв ее ладонью:

— Ей кажется, что она и есть Полина. Сам подумай, как я могу не беспокоиться!

Из-под руки у него доносился приглушенный голос. Жевинь поднес трубку к уху и повелительно произнес:

— Алло, слушаю… Ах, это вы, дружище!

Флавьер смотрел на портрет Мадлен. Лицо как у статуи; только глаза чуть-чуть оживляли его. Жевинь, грозно сдвинув брови, отдавал приказания, затем бросил трубку на рычаг. Флавьер уже жалел, что пришел. Он чувствовал, что тайна Мадлен была частью самого ее существа. Вмешательство Жевиня могло быть только пагубным… Дикая мысль вновь пришла Флавьеру в голову: а что, если душа Полины…

— Как они мне осточертели, — сказал Жевинь. — Сейчас всюду такая неразбериха, старина! Ты и представить себе не можешь. Да и не стоит! Просто руки опускаются…

— Девичья фамилия твоей жены — Лажерлак? — спросил Флавьер.

— Нет-нет, Живор… Мадлен Живор. Родители умерли три года назад. У ее отца была бумажная фабрика под Мезьером. Крупное дело! Основал его дед, уроженец тех мест.

— Но ведь Полина Лажерлак, видимо, жила в Париже?

— Погоди-ка! — Жевинь постукивал по бювару похожими на сосиски пальцами. — Никак не припомню… Хотя и впрямь теща мне как-то показывала дом Полины, своей бабки… Старое здание на улице Сен-Пер, если не ошибаюсь… Кажется, внизу была лавка, по-моему, антикварный магазинчик… Теперь, когда ты видел Мадлен, что ты о ней скажешь?

Флавьер пожал плечами.

— Да пока ничего…

— Но ты ведь тоже думаешь, что с ней что-то не так?

— Да… Пожалуй… Скажи, она совсем забросила живопись?

— Да! Совсем… Она переделала мастерскую, которую я для нее оборудовал, в гостиную…

— Но почему?

— Кто знает! Такая уж она непостоянная! Да и вообще… люди меняются…

Флавьер поднялся и протянул Жевиню руку:

— Не буду мешать тебе работать, старик. Вижу, ты занят…

— Оставь, — отрезал Жевинь. — Это все не в счет… Меня волнует только Мадлен… Скажи откровенно… По-твоему, она сумасшедшая?

— Только не сумасшедшая, — успокоил его Флавьер. — Слушай, а она много читает? Водятся за ней какие-нибудь причуды?

— Да нет. Читает понемножку, как все: модные романы, иллюстрированные журналы… Причуд я не замечал…

— Что ж, я продолжу наблюдение, — сказал Флавьер.

— Похоже, ты не веришь, что из этого будет толк.

— Боюсь, мы только зря теряем время.

Не мог же он признаться Жевиню, что готов был следить за Мадлен неделями, месяцами, что он ни за что не успокоится, пока не проникнет в ее тайну!

— Ну пожалуйста, — взмолился Жевинь, — ты сам видишь, какая у меня жизнь: контора, поездки, ни минуты свободной… Займись ею. Так мне будет куда спокойней.

Он проводил Флавьера до лифта.

— Позвони, если будет что-то новенькое…

— Договорились.

Как и всегда в шесть часов вечера, на улице оказалось полно народу. Флавьер купил вечернюю газету. На границе с Люксембургом сбиты два самолета… Если верить передовице, немцы проигрывают войну. Они зажаты в тиски, лишены возможности маневрировать и уже задыхаются. Высшее командование все предусмотрело и ожидает только какой-нибудь отчаянной вылазки, чтобы покончить с врагом.

Флавьер зевнул и спрятал газету в карман. Война его больше не трогала. Его интересовала только Мадлен… Он уселся на террасе кафе, заказал себе содовую. Мадлен, задумчиво стоявшая перед могилой Полины… тоскующая по могильной тьме… Нет, это невозможно… Но кто же знает, что возможно?

Когда Флавьер вернулся домой, у него ломило виски. Посмотрел энциклопедию на букву «Л». Разумеется, ничего не нашел. Он и так знал, что фамилия «Лажерлак» не значится в энциклопедии, но не смог бы заснуть, если бы не проверил. Так, на всякий случай… Он подозревал, что совершит еще немало нелепых поступков — опять же на всякий случай… При мысли о Мадлен он терял всякое самообладание. Женщина с тюльпаном… Попытался набросать ее силуэт, склонившийся над рекой… Потом сжег листок и проглотил сразу две таблетки снотворного.

Глава 3

Мадлен миновала Палату депутатов, перед которой с примкнутым штыком расхаживал часовой. Как и накануне, она вышла из дому сразу же после отъезда Жевиня. Но сегодня она шла быстро, и Флавьер старался держаться поближе к ней, опасаясь несчастного случая, так как она переходила улицу, не обращая внимания на машины. Куда же она так спешит? Вместо вчерашнего английского костюма на ней был коричневый, самый обычный, и берет на голове, туфли без каблуков изменили ее походку. Она казалась еще моложе; сумка под мышкой делала ее похожей на мальчика. Вышла на бульвар Сен-Жермен, стараясь держаться в тени деревьев. Может, она направляется в Люксембургский сад? Или в географический зал… На спиритический сеанс? Вдруг Флавьер понял… На всякий случай он подошел еще ближе. Уловил запах ее духов: что-то сложное, больше всего напоминавшее увядшие цветы и тучную землю… Где же ему приходилось вдыхать этот аромат? Накануне, в аллеях кладбища в Пасси… Ему нравился этот запах: он напоминал дом его бабушки под Сомюром. Дом, стоявший на склоне горы, а вокруг люди селились прямо в скале. Они забирались к себе домой по приставной лестнице, как Робинзон. Кое-где из скалы торчали печные трубы. И над каждой из них по белому камню тянулась грязная дорожка. Во время каникул он бродил среди скал, заглядывая в эти странные жилища. Внутри виднелась мебель. Дома это были или каменоломни? Кто знает… Как-то он зашел в такую пещеру, покинутую хозяином. Слабый дневной свет едва освещал это жилище. Стены оказались холодными и шершавыми, как в яме, а тишина привела его в ужас. Должно быть, по ночам здесь было слышно, как где-то в земляной толще пробираются кроты, а иной раз с потолка, извиваясь, падали черви. Обшарпанная дверь в глубине этой норы вела в подземный ход; оттуда тянуло затхлостью. За дверью начинался запретный мир галерей, бесчисленных коридоров и переходов, пронизывающих самую сердцевину скалы. За этим порогом, на котором наливались бледные поганки, рождался великий страх. Отовсюду пахло землей, пахло… духами Мадлен. И здесь, на залитом солнцем бульваре, где дрожали молодые листья, будто тени от протянутых рук, Флавьер вновь ощутил притягательность мира тьмы и осознал, почему Мадлен сразу же взволновала его. Другие образы всплывали в его памяти, особенно один. В двенадцать лет, укрывшись под сенью стены, откуда открывалось бескрайнее волнующееся море полей, виноградников и облаков, он прочел незабываемую книгу Киплинга, начинавшуюся словами: «Гаснущий свет…» На первой странице там была гравюра, изображавшая мальчика и девочку, склонившихся над револьвером. Ему вспомнилась нелепая фраза, всегда волновавшая его до слез: «„Баралонг“ держал путь к берегам Южной Африки». Теперь ему казалось, что та девочка в черном походила на Мадлен; девочка, о которой он мечтал вечерами, прежде чем заснуть, чьи шаги иногда слышал во сне… Конечно, все это просто смешно — во всяком случае, для такого, как Жевинь. И все-таки это тоже было правдой, но в каком-то ином измерении, как бывает правдой позабытый и вновь обретенный сон, исполненный таинственной очевидности. Впереди него шла Мадлен, темная и хрупкая фигурка, несущая в себе мрак и благоухающая хризантемами. Она свернула на улицу Сен-Пер, и Флавьер испытал горькое удовлетворение. Это еще ничего не значило, но все же…

Там оказался дом, о котором ему рассказывал Жевинь. Наверняка тот самый, потому что Мадлен вошла туда и потому что внизу находилась антикварная лавка. Жевинь ошибся лишь в одном: в этом доме располагалась к тому же гостиница «Семейный пансион». Номеров двадцать, не больше. Одно из тех небольших уютных заведений, в которых предпочитают останавливаться провинциальные учителя и чиновники, не терпящие перемен. У входа висело объявление: «Свободных номеров нет». Флавьер толкнул дверь, и пожилая дама, вязавшая при свете настольной лампы за конторкой портье, взглянула на него поверх очков.