Страница 4 из 32
— Разговаривай с ними так, — посоветовал он, — будто вы уже переспали. Самый верный способ!
Но Флавьер так и не решился последовать его совету. Ему всегда не хватало наглости. Он даже не умел говорить людям «ты». В бытность его молодым инспектором коллеги подсмеивались над ним и считали его скрытным. Когда же расхрабрился Жевинь? И с какой женщиной? Может, именно с Мадлен. Для Флавьера она уже была просто Мадлен, как будто они объединились против общего врага — Жевиня. Он попытался представить себе обеденный зал в «Континентале». Вот он впервые обедает там с Мадлен… знаком подзывает метрдотеля, выбирает вина… Да куда ему! Метрдотель смерил бы его таким взглядом… А потом… пройти через весь зал… и после в спальне… вот Мадлен раздевается… в конце концов, она ведь его жена!..
Открыв глаза, Флавьер заерзал в кресле, испытывая желание уйти отсюда. Но он сидел в самой середине ряда. Не всякому хватит дерзости потревожить столько народу! Вокруг послышался смех; вспышка аплодисментов быстро охватила весь зал, чтобы стихнуть минуту спустя. Кажется, актеры говорили о любви. Быть актером! Флавьера передернуло от отвращения. Краешком глаза он украдкой взглянул на Мадлен. На фоне золотистого полумрака она выделялась подобно портрету. Драгоценности мерцали у нее в ушах и на шее. Глаза тоже, казалось, излучали свет. Она слушала, склонив головку, неподвижная, как те незнакомки, которыми любуешься, проходя по музейным залам: «Джоконда», «Прекрасная Фероньерка»…[2] Волосы, по которым пробегали медные блики, искусно скручены на затылке. Мадам Жевинь…
Флавьер чуть было не направил на нее бинокль, но сосед недовольно зашевелился. Пригнувшись, он осторожно опустил бинокль в карман. Он уйдет во время антракта. Теперь он был уверен, что смог бы узнать ее где угодно. При мысли, что придется следить за ней, вмешиваться в чужую жизнь, ему стало не по себе. В том, о чем попросил его Жевинь, было что-то двусмысленное. Если вдруг Мадлен узнает… Что с того, если у нее и есть любовник! Но он уже знал, что, убедившись в ее неверности, будет и сам жестоко страдать. Снова раздались аплодисменты, по залу прокатился одобрительный шепоток. Он покосился на ложу: Мадлен сидела в той же позе. Брильянты у нее в ушах сверкали тем же застывшим блеском, в уголках глаз вспыхивали искорки живого света. На темном бархате покоилась белоснежная рука с удлиненными пальцами. Она сидела в ложе, будто в раме бледного золота. Не хватало лишь подписи в углу картины, и Флавьеру на миг почудилось, что он различает мелкие красные буковки: «Р. Ф.»… Роже Флавьер… Господи, что за чушь! Не станет же он принимать всерьез рассказы Жевиня… не позволит воображению увлечь себя… Он помедлил минуту. С той толпой образов, которые теснятся у него в мозгу, выпуклых, полных жизненного драматизма, ему бы только романы писать… Например, та крыша… Блестящая поверхность, идущая под уклон; блекло-красные трубы; струи дыма, стелющиеся в одном направлении, и глухой рокот улицы, словно рев зажатого в узком ущелье потока. Флавьер стиснул руки тем же жестом, что и Жевинь. Он стал адвокатом, чтобы проникать в тайны, мешающие людям жить. Вот и для Жевиня, со всеми его заводами, богатством и связями, жизнь превратилась в муку. Все те, кто, подобно Марко, притворяются, будто не знают сложностей, просто лгут. Да и сам Марко сейчас, возможно, нуждается в советчике. Актер на сцене целовал женщину. Одно притворство! Жевинь ведь тоже целовал Мадлен, но он совсем ее не знал. А правда в том, что все они, подобно ему, Флавьеру, чудом держатся на крутом уклоне, под которым — пропасть. Они смеются, занимаются любовью — но всех их терзает страх. Что бы сталось с ними без священников, врачей и юристов!
Занавес опустился, поднялся снова. В резком свете люстры лица приобрели сероватый оттенок. Зрители встали, чтобы вволю похлопать. Мадлен обмахивалась программкой, а муж что-то нашептывал ей на ухо. Вот и еще один знакомый образ: женщина с веером… а возможно, и образ Полины Лажерлак. Все-таки лучше ему уйти. Флавьер вышел следом за толпой, хлынувшей в коридоры и затем разлившейся по фойе. На минуту его задержали зрители, столпившиеся возле гардероба. Когда же ему удалось протиснуться, он чуть не столкнулся с Жевинем и его женой. На ходу он задел Мадлен, увидел ее совсем близко от себя, но понял, что это она, лишь пройдя мимо. Хотел было обернуться, но какие-то молодые офицеры устремились к бару, подтолкнув его вперед. Он спустился на несколько ступеней и вдруг передумал. Тем лучше. Ему необходимо побыть одному.
Ему нравились ночи военной поры, этот длинный пустынный проспект и теплый ветерок, доносивший из парка запах магнолий. Он двигался бесшумно, будто пленник в бегах. Без труда он представил себе лицо Мадлен, ее темные волосы, слегка подкрашенные хной; мысленно заглянул в голубые глаза, такие светлые, что они казались лишенными жизни, неспособными выразить сильное чувство. Под высокими скулами, на чуть впалых щеках прятались тени, не лишенные томности… Тонкие губы, едва тронутые помадой, губы мечтательной девочки. Мадлен… Да, это имя будто создано для нее. Что до фамилии Жевинь… Ей бы так подошла фамилия с дворянской частичкой — что-нибудь звучное и легкое. Да ведь она просто несчастна! Жевинь сочинил целый роман и не подозревал, что жена погибает от скуки рядом с ним. Она слишком утонченная, изысканная, чтобы удовлетвориться подобным существованием, полным крикливой роскоши. Недаром она уже потеряла вкус к занятиям живописью. Нет, не следить он будет за ней, а защищать, даже помогать.
«Совсем с ума схожу, — подумал Флавьер. — Еще немного, и я буду влюблен в нее по уши. Госпоже Жевинь надо попринимать что-нибудь от нервов — вот и все!»
Флавьер ускорил шаг, ощущая недовольство и смутную обиду. Вернувшись домой, он был полон решимости сказать Жевиню, что должен срочно уехать в провинцию по неотложному делу. Стоит ли менять свою устоявшуюся жизнь ради человека, которому, в сущности, на него наплевать? В конце концов, Жевинь мог бы объявиться и раньше. Ну ее к дьяволу, эту парочку!
Он приготовил себе настой ромашки. «Что бы она подумала, если бы видела меня сейчас? Старый холостяк, закосневший в своих привычках и в своем одиночестве». Спалось ему плохо. Пробудившись, он вспомнил, что должен следить за Мадлен, и устыдился своей радости; но она не исчезла, смиренная и неотвязная, как бродячая собака, которую не смеешь прогнать.
Флавьер включил радио. Снова артиллерийские обстрелы и стычки патрулей! Ну и пусть. А он все-таки счастлив! Насвистывая, он быстро покончил с делами и отправился пообедать в ресторанчик, где был завсегдатаем. Он даже больше не стеснялся выходить в штатском, ловя на себе подозрительные, а то и враждебные взгляды. Он же не виноват, что его не призвали в армию. Не дождавшись двух часов, заспешил на авеню Клебер. Денек выдался чудесный, хотя до этого всю неделю было пасмурно. Прохожих почти не видно. Флавьер сразу приметил большой черный автомобиль марки «тальбо» перед шикарным на вид зданием и медленно, будто прогуливаясь, прошел мимо. Это здесь. Здесь живет Мадлен… Вытащив из кармана газету, он побрел вдоль нагревшихся на солнце фасадов, время от времени пробегая глазами заметки… Над Эльзасом сбит разведывательный самолет… В Нарвик послано подкрепление… Что поделаешь! Зато у него каникулы и свидание с Мадлен; этот миг принадлежит ему одному. Он вернулся обратно и обнаружил маленькое кафе: на тротуар были выставлены три столика, по бокам росли два кустика бересклета.
— Чашку кофе.
Отсюда весь дом был виден как на ладони: высокие окна в стиле начала века, балкон, украшенный цветочными горшками. Еще выше были только мансарды и ржаво-голубое небо. Он взглянул на тротуар перед домом: «тальбо» поехал в сторону площади Звезды. Это Жевинь. Значит, вот-вот должна появиться Мадлен.
Обжигаясь, он проглотил горячий кофе и улыбнулся своей поспешности. С чего он взял, что она вообще выйдет? Должна выйти! Ведь светит солнце, деревья тихо шелестят праздничной листвой, а ветер разносит пушистые семена… Она выйдет потому, что он ее ждет.
2
Фероньерка — так называли одну из любовниц Франциска I. Об их романе мало что достоверно известно. Буквально это слово означает «торговка скобяными изделиями».