Страница 83 из 116
Я ничего не могу сказать о нравах и характере этого народа, так как слишком мало был в Кохинхине, чтоб иметь право судить о них, разве положиться на авторитет доктора Мориса, который говорит об аннамцах, что рабство, невежество и лень сделали их расу бедною, нелюбознательною и трусливою. По его словам, это народ — вялый, лживый и трудно поддающийся влиянию, но при всем том у него есть и достоинства, подающие большие надежды: веселость, часто весьма остроумная, необыкновенная способность к учению и к пониманию и какая-то национальная гордость, по крайней мере у некоторых. Образ жизни самый неудобный и антигигиенический: они пьют очень много простой неочищенной воды, изредка чай и рисовую водку сам-шеу или сам-шум, но особенной склонности к вину не имеют; едят иногда свинину как праздничное блюдо, но это мясо там крайне опасно тем, что порождает ленточных глистов; при еде употребляют китайские палочки. Одежда их, которую они меняют только тогда, когда она падает лохмотьями, нисколько не предохраняет их во время сырых и, относительно, холодных ночей, проводимых под открытым небом, точно также и в декабрьские или январские утра, когда аннамцы действительно дрожат от холода при температуре в 18 градусов Цельсия. Поэтому очень много детей умирает у них в первом возрасте от легочных и желудочных болезней. Хижины у аннамцев всегда строятся на сваях и стоят наполовину в воде, наполовину на земле или на грязи, и потому тоже очень вредны для здоровья. Разведение риса и рыболовный промысел сделали из этого народа нечто вроде амфибий. Вода нередко покрывает пол в хижине аннамита, в особенности во время сильных приливов, и тогда туземец сидит на семейном столе или качается в своем грубом гамаке, напевая унылую песню и покуривая папироску [67]. Замечательная также способность аннамцев грести без усталости в продолжении десяти часов и при этом терпеливо переносить свое жгучее солнце. Признавая в них расу очень способную, Морис говорит, будто ей не достает чувства художественности, хотя сам же свидетельствует, что в некоторых настенных рисунках живая природа в виде цветов, птиц и насекомых изображена очень искусно, но что скульптура им почти неизвестна, поэзия бедна, танцев нет, а о науках нечего и говорить, так как литературные знания их ограничиваются изучением нескольких китайских знаков. Что до музыки, то она очень монотонна и резка и, по словам Мориса, не нравится европейцам, как и европейская, в свою очередь, не понравилась бы аннамцам. Насколько мне довелось видеть на базаре аннамских музыкантов, могу сказать только, что инструменты у них китайские, то есть: двухструнные скрипицы, гитары, мандолины, торбаны, флейты, дудки, маленькие гонги, там-тамы и барабаны. Но в чем окончательно не могу согласиться с доктором Морисом, так это в его мнении о недостатке в аннамитах художественного чувства. Мы зашли в два, три магазина, где торгуют почти исключительно Тонкинскими произведениями [68]. Фаянсовые чашки в виде рыбачьих плетеных корзинок, по которым с наружной стороны рассажены раки, крабы и шримсы; затем куклы из терракоты, пройденные цветною поливой и изображающие представителей и представительниц разных общественных слоев и профессий в разных провинциях Южного Китая, Аннама и Камбоджи, и наконец совсем миниатюрные фигурки из серой глины, представляющие птичек, разных животных и человечков (большею частью типы из низших классов населения), — все это исполнено с такою естественностью, с такою простотой и жизненною правдой, а последние фигурки даже с оттенком такого милого, добродушного юмора, что я их ставлю положительно выше чисто китайских произведений этого рода, так как в последних, несмотря на большую степень совершенства их техники, всегда есть нечто натянутое, утрированное, так или иначе кричащее вопреки чувству простоты и естественности. Наконец, возьмем аннамскую мебель и иные столярные и токарные вещицы тонкинского изделия, продающиеся в этих же магазинах. Все эти шкафчики, поставцы, шифоньерки, этажерки, шкатулки, веера и подносы из черного и красного дерева, пройденные чрезвычайно искусными и тонкими инкрустациями из перламутра, изображающими драконов, бабочек, птичек, жучков и цветные гирлянды, — во всем этом столько изящества и вкуса, что достаточно только взглянуть на них, чтобы никогда больше не сомневаться в художественном чувстве аннамитской расы. Жаль только, что все эти тонкинские инкрустации в продаже стоят весьма недешево: желая приобрести один экземпляр для своей коллекции, я выбрал очень красивый овальный поднос длиной в 13 и шириной в 9 вершков; купец как назначил на него цену в 20 долларов, так и не спустил ни одной копейки, а разные шкафчики и поставцы идут от ста до трехсот долларов. Правда, зато и вещи!..
Чуть только я отторговал поднос и несколько статуэток, около меня завертелось трое или четверо длинноволосых мальчишек лет десяти, двенадцати, весь костюм которых состоял из одних белых штанцев да пояса, на котором прикреплена была спереди кожаная сумочка с медными бляшками, служащая вместо портмоне и кармана. На плече у каждого из этих мальчуганов, словно щит, висела круглая плетеная корзина. Едва приказчик завернул мои покупки, как к ним разом протянулось восемь рук, наперебой старавшихся перехватить добычу. Купец было цыкнул на мальчишек, но они обступили меня, строя умильно просящие рожицы и, показывая на свои корзины, лепетали: "Capitaime, une corbeille!.. Bon capitaine! Voyez quelpanier, capitaine". Нам объяснили, что это особый тип сайгонских уличных мальчишек-аннамитов, которые промышляют единственно тем, что носят за европейцами их покупки: поэтому они всегда толкутся перед лавками и на базарах, валяясь на земле около аркад и навесов, не взирая на ужасный солнцепек, или сидя в своих корзинках играют друг с другом в орлянку, пока не завидят европейского покупателя. Они страстные игроки, и орлянка это их любимейшее занятие, причем нередко спускается весь заработок. Все такие мальчишки непременно болтают кое-как по-французски и могут служить для иностранца отличными проводниками по городу. Этот тип — совершенно тоже, что наши ташкентские "тащишки", сартовские[69] мальчуганы, вечно торчащие на базаре и предлагающие русским свои услуги донести до дому их покупки, с тою только разницей, что у сартенков вместо корзины служат полы их собственного халата, заворачиваемые сзади на плечи. Как эти по-французски, так и те болтают все по-русски и даже обогатили наш лексикон словом "тащишки" (от глагола тащить) их собственного изобретения.
Из четырех мальчуганов, окружавших меня в Тонкинской лавке, надо было отдать предпочтение которому-нибудь одному, — но какому же? Сайгонские "тащишки" живо разрешили этот вопрос сами: каждый из них вынул из своей сумочки по одной монетке с какою-нибудь особою, известною им меткою и бросил ее к одному из товарищей в конец пояса, сложенный мешочком. Тогда один из "тащишек" запустил туда руку и живо выудил первую попавшуюся монетку. Все остальные зорко наблюдали за ним, чтобы при этом не было какой-нибудь плутни, и чуть только монетка была вынута, как все бросились к ней рассматривать метку, чтобы собственными глазами удостовериться, кому именно принадлежит она. Собственник монетки и явился в этом случае уже бесспорным обладателем права тащить ваши вещи. Тотчас же нагрузив ими свою корзину, он поднял ее к себе на голову и с важностью понес впереди нас в гостиницу.
С десяти часов утра и до трех пополудни в городе прекращается всякая деятельность: не только люди, но и домашние животные, изнеможенные зноем до полнейшей апатии, погружаются в спячку, скрываясь за тщательно закрытыми жалюзи и опушенными циновками. Магазины и лавки, за исключением нескольких китайских мелочных лавчонок, в это время тоже запираются, а на улицах редко-редко когда видны только рабочие-кули, не знающие, кажись, ни отдыха, ни усталости, да еще реже провлачит свои ноги европеец в салако [70] и под белым зонтиком, выгнанный из дому разве какою-нибудь крайнею безотлагательною необходимостью. В кофейнях и ресторанах в эти часы с величайшим трудом достанешь даже сифон содовой воды, и то для этого надо будить боя, который не хочет вставать и всячески отговаривается невозможностью добыть требуемое. Чтоб уломать его, надо употребить особую настойчивость в соединении с обещанием дать ему на водку. И тогда только еле-еле сдвинется с места и принесет вам тепловатой шипучей водицы.
67
Табак, употребляемый китайцами в сигарах и трубке или особого рода маленьком кальяне курится Аннамцами в папиросах. Бумага у них чрезвычайно плотная, а самый табак (лучший из Лон-танга) пахнет так, что его тотчас же слышно. Говорят, что при приготовлении его поливают мочой буйвола. Доктор Морис не выдает это за верное, но замечает, что из европейцев мало кто курит его.
68
Тонкин — северная провинция Аннама.
69
Сарты — старое название оседлых жителей отдельных районов Средней Азии.
70
Трехъярусная белая круглая шляпа, в виде трех толстых выпуклых колец большой, средней и малой величины, наложенных одно на другое и обтянутых легкою, но плотною материей; внутри ее есть особый венчик, надеваемый на голову и соединенный проволокою с концами шляпы, сидящей на человеке, как колокол, под которым свободно может циркулировать воздух. Такие салако носят европейцы в Сайгоне.