Страница 108 из 116
Мы оставили театр в половине двенадцатого часа ночи, и, несмотря на такую позднюю пору, уличная жизнь в китайских кварталах английского участка еще кипела: улицы были полны гуляющего народа, но исключительно китайского; из ресторанов неслись звуки флейт и гитар и раздавались голоса певиц; множество туземных лавок были еще открыты и освещены добрым десятком ламп и фонарей каждая; уличная лотерея работала как не надо лучше; разносчики при свете своих бумажных фонарей продавали с лотков всякую всячину; продавцы душеспасительных брошюр английского издания на китайском языке по два цента за экземпляр конкурировали с продавцами иллюстрированных скабрезных поэм и романов, а нередко и сами продавали то и другое вместе, кому что нравится.
Тут же предлагают вам карикатурные картинки и куклы, изображающие клетчатых англичан, с рыжими баками и английских леди с моськами и молитвенниками, и надо отдать справедливость — карикатуры эти сделаны очень смешно и метко: в них схвачены самые характерные английские черты, и мы заметили, что в любителях и в спросе на этот сатирический товар между китайцами нет недостатка. Англичане из традиционного своего уважения к "свободе" не препятствуют у себя распространению на самих же себя карикатур и пасквилей, так как это нисколько не мешает им в распространении сбыта своего опиума.
Гуляющая публика тут же и закусывает, покупая с лотков фрукты, а сосиски и рыбу прямо с жаровни. Уличный способ поджаривания съестного у китайцев весьма несложен: на землю ставится наполненная тлеющими углями глиняная жаровня с поддувалом, благодаря которому она обращается в своеобразную переносную печку, а на эту жаровню накладывается решетка о четырех коротких ножках, сделанная из тонких железных прутьев. На этой-то решетке непосредственно и поджаривается все, что угодно. Бродячий уличный повар всю свою кухню обыкновенно носит на коромысле в подвешенных к нему бамбуковых плетенках; с одной стороны у него висит жаровня, а с другой — две корзинки с запасом углей и с провизией. С этим снарядом он и бродит по городу, выкрикивая названия своих закусок. Кому захотелось закусить, стоит только остановить повара и выбрать себе что по вкусу — через минуту кушанье готово.
Мимоходом заглянули мы, между прочим, в одну аристократическую опийную курильню. В первой комнате не замечается никаких принадлежностей заведений этого рода и вообще ничего подозрительного, кроме легкого специфического запаха. Обстановка приличная: два-три китайские фонаря проливают с потолка довольно слабый свет на голубые стены и мягкую европейскую мебель. Дверь в смежную комнату прикрыта спущенною циновкой, и там-то, в таинственной полутьме, на мягких, толстых циновках, застланных простеганными одеялами, и на европейских пружинных оттоманках в полной тишине наслаждаются сановные курильщики. Они посещают этот приют только поздним вечером, и уже, конечно, не в помпезных паланкинах, а пешком, да и то стараются проскользнуть в него незаметно, не с улицы, а со двора, черным ходом, и предаются своему наслаждению тайком, незаметно для постороннего глаза. Понятно, что при таких условиях со стороны содержателя аристократической курильни требуется прежде всего безусловная скромность и выбор прислуги, умеющей молчать и как бы ничего не видеть, тем более что кроме мандаринов, сюда захаживают и некоторые тузы из европейцев, для которых имеется особая комната. Замечательно, что люди состоятельные, имеющие у себя дома и опий, и полный прибор для курения, все-таки предпочитают предаваться этому делу в курильнях. Их как бы тянет сюда, все равно как пьяницу в кабак. И объясняется это, во-первых, некоторою внутреннею потребностью находиться в обществе других равных себе курильщиков, дескать, не я один подвержен "слабости", а, во-вторых, тем, что в воздухе, насыщенном дымом и парами приготовляемого опия, эффект одурения наступает полнее и быстрее. Кроме того, играет некоторую роль и желание скрыть свою слабость от домашних.
Заглянули мимоходом и в открытое окно другого приюта из числа "темных", каких тут целый ряд. Входы их обыкновенно прикрыты решеткой, подпираемою изнутри колом во избежание штурма буйных посетителей, преимущественно пьяных матросов. Сквозь раскрытое окно мы увидели диван, на нем два прилично одетые англичанина, растянувшись, пьют пиво; стены, освещаемые из-под потолка висячею лампой, оклеены китайскими письменами, на полу апатично сидят на циновке и курят кальяны три полураздетые девочки, совсем еще дети лет десяти-двенадцати. И в такие годы уже такой ужасный промысел! Но английская администрация фарисейски закрывает глаза на это отвратительное явление, благо и оно тоже не мешает распространению опия.
26-го августа.
В семь часов утра я проснулся и растворил у себя окно, как вдруг, гляжу — с противоположного тротуара наш вчерашний проводник радостными кивками и восклицаниями дает мне знать о своем присутствии и готовности опять сопровождать меня в лабиринт китайского города. Оказывается, что он чуть не с пяти часов утра безотлучно дежурил против моих окон в ожидании нашего пробуждения. Вчера, между прочим, он так близко принимал к сердцу наши интересы, торгуясь за нас в некоторых лавках, что китайцы чуть было не побили его за это.
Полчаса спустя, я вышел из дома и отправился вместе с ним по направлению к китайскому городу. Но не успели мы завернуть за угол, как навстречу нам — китайская похоронная процессия. Впереди шел человек, медленно ударявший колотушкой в зычный гонг; за ним герольды, несшие на бамбуковых палках най-цзы, или доски с обозначением имени и звания покойного; за герольдами два человека несли столик, убранный цветами, на котором стояла металлическая курильница, испускавшая фимиам, далее следовали по два в ряд восемь бонз, в белых (траурных) облачениях, воспевавшие какие-то гимны; за бонзами восемь носильщиков несли продолговатый паланкин с наглухо закрытыми створками, в котором помещался гроб; с правой стороны возле паланкина, слегка придерживаясь за него рукой, шла плачущая женщина в белой повязке, а позади — небольшая кучка родных, знакомых и слуг покойного, далее тянулись в ряд около десяти ручных колясочек, где сидели провожающие лица. Встречные китайцы большею частью останавливались и, пропуская мимо себя гроб, делали ему чинг-чинг, то есть приветствие, заключающееся в молчаливом несколько медленном поклоне с согбенною спиной.
Не успели мы пропустить мимо себя эту печальную процессию, как медленные удары в гонг с другой стороны возвестили о приближении нового шествия. Но на этот раз шествие было уже не похоронное, а мандаринское, и двигалось оно вот в каком порядке: впереди гонг, за ним двое полицейских с бамбуковыми тростями, чтобы гнать с дороги встречный нечиновный люд, что же касалось, впрочем, и европейцев. Но для большей внушительности за ними шли еще два флагоносца, у которых на красных одноязычных флагах было вышито белыми литерами Цзын-дао, то есть "очищать дорогу!" За флагоносцами — слуга при двух ассистентах нес высокий красный зонтик с кумачною сборчатою фалборой — знак сановного достоинства; за зонтиком — офицер верхом на маленькой лошадке, которую с обеих сторон вели под узцы два конюха; эа этим офицером два палача, из коих каждый волочил за собою по одной длинной деревянной линейке, специальный инструмент для наказания ударами по пятам. За палачами шла пара герольдов с красными пай-изы, на которых золотыми знаками было изображено имя, звание, ранг и должность шествовавшего мандарина. За герольдами опять гонг, за гонгом двое людей с фонарями для освещения пути в вечернюю пору. Эти фонарщики предшествовали синим, со всех сторон закрытым носилкам, таинственно вмещавшим в себе особу мандарина. По рангу для него полагалось четыре носильщика, разделяемые на две смены. По бокам носилок, кроме запасных носильщиков, шли еще четыре человека, из коих двое передних несли так называемые "официальные веера" весьма солидных размеров (около аршина), имеющие главнейшим образом то назначение, чтобы, при встрече мандарина с другим равным ему по чину, закрыть их друг от друга спереди и сбоку и тем избавить обоих от необходимости взаимного чин-чина, или приветствования, так как ни тому, ни другому из самолюбия не хочется делать чин-чин первым, да и неудобно проделывать это из тесного паланкина по всем правилам чиновничьего этикета. За веероносцами следовали с каждой стороны по одному телохранителю с копьями. Позади же паланкина шли восемь челядинцев, по четыре в ряд. Один из них нес покрытый парчой ящик с мандаринскою печатью цин-мином, или патентом на должность, и кандалами как знаком власти и в то же время покорности и повиновения богдыхану, другой — кальян, кисет с табаком и пачку особенных бумажек для раскуривания трубки, третий — чайник и футляр с фарфоровою чашкой, и четвертый — футляр с письменным прибором и складное кресло. Остальные четверо в задней шеренге шли с пустыми руками, вероятно, в качестве смены.