Деды

Но от всех этих мучительных вопросов, дум и размышлений ему всё же было не легче, и дело его ни на шаг не подвигалось ближе к желанной цели! Напротив, теперь он стал гораздо далее от Лизы, чем в Петербурге. С тех пор как император внезапно осчастливил его в несколько чинов разом до подполковника включительно, он, в силу своего штаб-офицерского ранга, не мог уже оставаться личным адъютантом при графе Харитонове-Трофимьеве и на другой же день был отчислен парольным приказанием государя в свой лейб-гвардии Конный полк. Хотя по новым штатам в старой гвардии этого чина и не полагалось, но — на сей раз такова была воля императора. С отчислением в полк уже не было причины по-прежнему бывать ежедневно в доме графа и проводить там почти всё время; пришлось поневоле сделать свои посещения более редкими и менее продолжительными, да и случаи к разговорам с графиней Елизаветой выдавались теперь гораздо реже, и все эти препятствия служили только к тому, чтобы всё больше бередить сердце влюблённого Черепова.

XVII

«В Английском клубе»

Двор готовился к отъезду в Петербург, а император к путешествию по России, в сопровождении Безбородко, Аракчеева и некоторых других лиц из ближайшей своей свиты. Его величество прежде всего намеревался посетить литовские губернии и вообще западную окраину своего государства. Гвардия тоже приготовлялась к походу в Петербург, на свои постоянные квартиры, и на днях уже должна была выступить.

Идучи однажды по Тверской, Черепов вдруг услышал, что кто-то сзади окликнул его по имени, он обернулся и увидел Прохора Поплюева, который в это время спрыгивал с дрожек, запряжённых красивым рысаком собственного поплюевского завода.

— Ба! вот оно кто! — удивлённо воскликнул Черепов. — Эге, да что я вижу!.. Вы в офицерском мундире!.. Поздравляю! Давно ли это?

— А помните, в тот раз, как вы с его величеством в Чекуши приезжали, — сюсюкал Прохор самодовольным тоном. — Я было думал, что он меня тогда в гарнизон куда-нибудь, в Сибирь, а он, батюшка, на-ко! За изрядное знание службы в обер-офицерский чин пожаловал. Справку самолично обо мне навёл в полку, ну, великий князь[55], спасибо ему, отзыв дал, что я ништо себе, не гнусен, и вскорости за то самое вдруг читаю в приказе… Так-то-с!.. только — не в гвардию! — вздохнул Поплюев. — Написать изволил чином подпоручика в армию… Это, конечно, лучше чем ничего, но… при матушке-императрице мы, гвардии сержанты, армии капитанами себя полагали, а ныне… Ну, да и то слава Богу!.. Куда шествовать изволите?

— Да вот думаю в какой-нибудь трактир зайти пообедать, — сказал Черепов.

— Самое настоящее дело! И я за тем же! — подхватил Прохор. — Я в Английский клуб еду, и буде вам то не в противность и всё равно, где ни обедать, то поедемте вместе. Я ведь старый член, запишу вас гостем, а ныне там новому повару вторительная проба делается. Преотменный повар, я вам скажу! Поедемте!

Черепов согласился, и поплюевский рысак помчал обоих знакомцев к Английскому клубу.

Повар действительно был «преотменный» и показал себя на славу, так что Прохор с чувством самоуслаждения отдал всю достодолжную дань справедливости его искусству и объедался до отвала. Здесь была вся московская знать, заштатные деятели Семилетней войны и вообще елизаветинской эпохи, пред которыми люди «времён очаковских и покоренья Крыма» почитались в некотором роде как бы молокососами. Тут были и сенаторы, и генералы не у дел, и дипломаты Бестужевской школы, и экс-губернаторы, и вообще всё то, что давало Москве особый тон и цвет несколько брюзгливой и недовольной, но благодушной и патриархальной оппозиции новым людям и новым порядкам. Мнения здесь высказывались громко и независимо. Тут же присутствовало, в качестве гостей, и несколько петербургских стариков, некогда сослуживцев и старых приятелей московским старцам.

И те, и другие встретились здесь за обедом радостно, как родные после долгой разлуки, и от удовольствия, казалось, помолодели. Застольная беседа оживлялась воспоминаниями: кто рассказывал про службу в Оренбургском крае ещё при Татищеве, кто про Пугача и Шамхала Тарханского, и про Остермана, и про Миниха, кто о переформировании берг-коллегии и московского архива что-то доказывал, кто про панинскую ревизию, а кто и кенигсбергскую фрейлен Летхен вспоминал, и варшавскую панну Цецилию… Ко взаимной общей потехе каждый прилагал своё, не стесняясь; анекдот шёл за анекдотом. Доставалось, кстати, и современным порядкам, и нововведениям… Старички «будировали»[56] и высказывали вместе с тем своё старинное, отменно тонкое умение «вести в обществе умные и вместе приятнейшие беседы». А седовласые, откормленные лакеи меж тем разносили по разным концам столов то изумительную кулебяку, то чудовищных стерлядей на серебряных блюдах, и старший клубный метрдотель, с гордым сознанием собственного достоинства, предлагал состольникам «майзанеллы, каркавеллы или франконского» и иные самые тонкие вина. Встав от стола с раскрасневшимися щеками и взвеселившимся от воспоминаний сердцем и проходя мимо бюста Екатерины, старики вдруг словно опомнились, остановились, молча посмотрели на неё, как на живую, молча взглянули друг на друга, отёрли глаза и отошли со вздохом.

Черепов, окончив обед, прошёл покурить и отдохнуть в «диванную». В мягком полусвете этой уютной комнаты как-то особенно хорошо дремалось под тихий говорок клубных старожилов, которые искони удалялись сюда для послеобеденной дрёмы и послеобеденной беседы.

Вдруг ему показалось, что кто-то произнёс имя графини Елизаветы Ильинишны. Очнувшись тотчас же от лёгкого полузабытья, Черепов кинул взгляд в ту сторону, откуда послышалось это имя, и увидел в углу на диване графа Ксаверия Балтазаровича, подле которого сидел Нарышкин.

— Сколь она прелестна! — старчески-восторжённо восклицал Лопачицкий. — Сколь прелестна! в особливости на последнем куртаге…

— Стыдно, брат, на старости влюбляться! — слегка похлопывая его по колену, подтрунивал Нарышкин.

— Ба!.. Но разве я столь стар, чёрт возьми!

— Однако.

— Однако я желал бы иметь потомка — вот что!

— Зачем это, милый ментор моей юности?

— Затем… затем… ну хоть затем, дабы род не угас, имя передать и состояние.

— Поздно хватился, брат.

— Для чего так? Для чего же поздно?

— Да для того, что потомка у тебя не будет.

— На каком основании не будет?

— Фу, Боже мой! Да тебе сколько лет?

— Мне… мне всего только семьдесят два года.

— А! ну, это дело инакого рода! — согласился Нарышкин. — Коли так, то женись смело: в семьдесят два года дети всегда бывают, и непременно!

— Ты таково думаешь?

— Уверен в том, ибо таков закон натуры. Вот видишь ли, — продолжал он, — в пятьдесят они ещё иногда могут быть, но с трудом; в шестьдесят их совсем не бывает, но в семьдесят два — наверное и непременно! надлежит только взять за себя молоденькую!

— Вот, вот!.. Я так и думаю, так и намерен! — подхватил плешивый селадон[57], потирая руки.

— Только гляди, брат, опасайся знатного риваля[58]! — шутя предостерёг Нарышкин.

— Кого это?.. Кто таков риваль мой? — прищурясь на собеседника, пренебрежительно двинул губой Лопачицкий.

— А Нелидов-то? Ты что себе думаешь?

— Oh, mon cher! Ce n'est qu'un damoiseau![59] — самоуверенно махнул рукой граф Ксаверий Балтазарович. — Какой это риваль мне! Помилуй!

— Однако, говорят, что не ныне-завтра он сделает формальное предложение, и это мною из наивернейших источников почерпнуто.

— Пуф! Ему откажут!

— Едва ли. За него ратуют пять кузин и две тётки. Да и самой-то ей, кажись, он вовсе не претит.

— Н-ну, mon cher, то мне лучше знать!

55

Великий князь Константин Павлович был тогда командиром лейб-гвардии Измайловского полка.

56

Будировать 1) неперех. Показывать неудовольствие (обычно не выражая его словами); дуться, сердиться. 2) перех. Демонстративно не замечать кого-л., подчёркивая своё недовольство кем-л., чем-л. — прим. Bidmaker.

57

Cеладон — первоначально — сентиментальный влюблённый, в дальнейшем — назойливый ухаживатель, волокита — прим. Bidmaker.

58

Соперника (от фр. rival).

59

Мой милый! Это всего лишь дамский угодник (фр.).