Страница 110 из 111
— А Тамара?., а Мариуца? — лукаво и недоверчиво усмехнулась Ольга.
— Оставьте, в самом деле, — разве можно все это брать в серьезную сторону! — возразил Каржоль в свое оправдание, солидно логическим и убеждающим тоном. — Мариуца — это не более как мимолетное увлечение, а Тамара… Тамара даже и не увлечение, а просто расчет, неудавшаяся комбинация, и только.
— Вот как!? — состроила себе Ольга притворно удивленную физиономию. — А кто же, скажите пожалуйста, полчаса назад, патетически восклицал перед нею, что любит, ее, и со слезами умолял не презирать его? Кто-же это?
— Oh, madame, mais её nest quune maniere de pareer! ce sont des paroles! Надо же было кончить с ней сколько-нибудь приличным образом, согласитесь сами.
И насколько искренно, полчаса назад, Каржоль плакал перед Тамарой и молил ее поверить хоть этим слезам его, насколько же искренно и убежденно произносил теперь свою последнюю фразу. По его натуре, и то и другое было для него совершенною правдой в обе данные минуты. Как тогда, так и теперь, он не лгал перед самим собою.
Ольга даже от души рассмеялась при этом.
— Как же вы хотите, — сказала она, — чтобы я после этого тоже брала au serieux все ваши уверения?!.
— О, это совсем другое дело!
И граф с искренним жаром, убежденно принялся объяснять и доказывать ей всю великую разницу между его чувством к ней и к другим женщинам, попадавшимся ему на жизненной дороге, — чувством, которое даже в самые враждебные минуты, несмотря на всю его злобу и ненависть к ней, каждый раз пробуждалось и пробуждается в нем, наперекор всему, какою-то даже болезненною страстью, при одном только виде Ольги, при первом прикосновении к ней. Он и ненавидел-то ее, и мстить-то желал ей именно потому, что любил ее, потому что она для него какая-то роковая женщина, — и вот почему жить с ней и не обладать ею, не сметь даже переступить за порог ее спальни было бы для него несносным мучением, адскою пыткой, из-за страха которой он невольно отступает даже перед такою заманчивой и блестящей перспективой, какую открывает ему Ольга.
— Ну, хорошо, — согласилась она. — Вопрос о наших интимных отношениях я оставляю пока открытым, — это будет зависеть от того, насколько вы будете их стоить… Я не говорю ни да, ни нет, а там, со временем, посмотрим.
— О, вы меня воскрешаете! — стремительно бросился к ней граф, ловя и целуя ее руки. — Вы подаете мне надежду, — я счастлив, я весь ваш и навсегда! Располагайте мною, как знаете, делайте из меня, что хотите. Я ваш раб, ваша собака!..
— Значит, вы принимаете мое предложение? — деловито спросила Ольга, высвобождая из-под его поцелуев свои руки.
— Безусловно! — воскликнул он в полном восторге.
— В таком случае, можете перевозить свои чемоданы, — разрешила она самым благосклонным образом. — К завтрашнему дню комнаты будут для вас очищены, а пока поезжайте в какой-нибудь хороший мебельный магазин и выберите себе приличную обстановку для кабинета и спальни. Счет прикажите доставить ко мне, я заплачу, что будет стоить.
Каржоль запротестовал было с чувством собственного достоинства, что это-де он может сделать и на свои деньги, но Ольга не захотела и слушать.
— Что раз я сказала, то так, — заметила она ему тоном, не допускающим возражений, — и если вы не желаете, чтобы между нами выходили неприятности, вы никогда не будете мне прекословить, — примите, мой друг, это к сведению.
После этих слов, Коржоль сразу почувствовал, что он попал к ней под башмак, в безусловное подчинение. Но, к собственному его удивлению, сознание это нимало даже не огорчило его. — Что ж, может, оно и к лучшему, — подумалось ему, «по размышлении зрелом». — «Да с нашим братом иначе и нельзя, ценить не будем. А зато уж за плечами такой женщины, как за каменной стеной можно жить спокойно!»
Он только позволил себе, после этого, в ее же интересах, выразить свое сомнение, удобен ли будет ей, по отношению к своим уважаемым друзьям и знакомым, такой внезапный переезд его в дом? Не следует ли сначала подготовить их немножко к такому экстраординарному событию, а то, как бы оно не вызвало разных неосновательных комментарий и недоумений — зачем и почему, мол, в самом деле, человек вдруг ни с того, ни с сего, точно с неба свалился?!
Но Ольга возразила ему, что, напротив, если уж сходиться, то именно теперь, а не позднее, потому что теперь самое благоприятное время для этого, она только что вернулась из-за границы, а он с войны; знакомые ее, большей частью, еще не собрались к зимнему сезону, а когда соберутся, то эта их супружеская reunion будет уже совершившимся фактом, который не возбудит ни в ком особенного удивления, ни особенных толков в ее обществе; все найдут ее самым обыкновенным делом, тем более, что война — это такая веская и законная причина для продолжительного отсутствия мужа! — Словом, toutesles apparences seront sauvees, — в этом граф может быть совершенно спокоен.
И он успокоился, отдав в душе должную справедливость сообразительности и находчивости своей супруги. — «Нет, за нею, действительно, не пропадешь! Это из ряду вон женщина!»
Давно уже не чувствовал он себя так хорошо, так спокойно и в таком отличном расположении духа, как сегодня, отправляясь, по поручению Ольги, выбирать себе мебель. — «И в самом деле», — думалось ему, «из-за чего человек столько лет мытарился в нелепой погоне за каким-то мечтательным, призрачным счастьем, когда настоящее-то самое реальное счастье и благоденствие — вот оно, тут, под боком!.. Да и надоело уже ему натыкаться в жизни на одни только барьеры да капканы, встречать одни лишь неудачи да прорухи и вечно оставаться в дураках! — Нет, довольно уже!.. Basta!.. Жизнь изрядно-таки поколотила его, намаялся он, настрадался, устал… теперь ему хочется только покоя и комфорта. А тут вдруг и покой, и комфорт разом!.. И повар, говорит она, отличный, и содержание в шесть тысяч от какого-то там «Правления», и камер-юнкерский мундир в перспективе… И будет он, наконец, как все, — чего же еще ему надо!.. И если эти «все» ни за что, ни про что пользуются такими благами, то почему ж бы он один был лишен на них права! Разве же он не такой «как все»? Чем он хуже их и чем они выше его? — Все такие же дети своего века, — худы ли, хороши ли, но они так созданы, сама жизнь сделала их такими.
И вот живут же, пользуются!.. Неужели он один должен быть исключением?! — Нет, и по своему рождению, и по своему воспитанию, — словом, по всему решительно, он имеет полное право на свою долю в общем пироге избранных, — право на обеспеченное содержание, на приличное и солидное положение в обществе — естественное право detre comme tous, — cest-a dire, comme tous les gens comrae il faut — потому что со всеми «иными» не может же он считаться!.. И судьба наконец-то готова отдать ему должное, что с ее стороны будет только простая справедливость, не более, за все его испытания и неудачи. Нет, вот оно, истинное-то счастье, — это подле умной женщины. А он, дурак, искал каких-то жидовских миллионов в тумане и все ждал, скоро ль придет к нему счастливая талия! — Ан глядь, — талия- то подошла вдруг оттуда откуда, никогда и не чаял!.. Et сest toujours la femme!.. Tout dans la femme, tout par la femme et tout pour la femme, — cest de la philosophie ca!
Все эти соображения и мысли погружали его даже в сладостно размягченное, елейное умиление, и он, за первым своим «домашним» обедом en tete a tete, к которому удостоила пригласить его сегодня Ольга, не воздержался, в отзывчиво сердечном порыве к откровенности, сочувствию и дружбе, чтобы не поделиться с нею, как с «женой», этими своими мыслями, высказав ей при этом, что в конце концов, после всех своих шатаний, только теперь уразумел истинное свое назначение, — это именно, быть мужем такой женщины, как Ольга.
— Chaque vilain trouve sa vilaine, mon cher! — ответила она ему на это, в виде шутливого нравоучения, быть может, и не подозревая, что на этот раз сама истина глаголет ее устами.
XLIV. В НОВЫЙ ПУТЬ
Возвратясь домой в несколько возбужденном состоянии от всей этой сцены, какою сопровождалось ее последнее свидание с Каржолем, и от радостного сознания, что, слава Богу, все уже кончено и с ним, и с письмами, Тамара сгоряча, под первым, не остывшим еще, впечатлением, принялась писать к Атурину. В подробном и длинном письме она изложила ему, на первом плане, это крупное событие своей жизни и затем рассказала все, что случилось с нею после их разлуки. Радостное чувство, порождаемое сознанием своей окончательной свободы от нравственных пут Каржоля, невольно переливалось и в ее письмо, сказываясь чуть не в каждой его строчке, даже в ее нервном, порывисто быстром, на этот раз, почерке. Теперь она вольна располагать собою как хочет! И если Атурин не забыл ее, если он все тот же, то одно его слово, один призыв — и она тотчас же бросит все и примчится к нему хоть на край света, и всю, всю себя, всю жизнь свою, всю свою душу отдаст ему и посвятит на все доброе, разумное и честное, что только он ей укажет!