Тьма Египетская

Председатель кагального Совета, «смиренный» Борух-бен-Иосель Натансон сделал по этому поводу секретное словесное распоряжение, чтобы завтра все члены кагала собрались в бейс-гакнесет к шахрису[196], после которого общими силами они обсудят, что делать.

XXV. БОГУЛЕС У-МАХЛЕЙКЕС

Еще до начала шахриса, зала бейс-такнесета, к удивлению членов кагала, оказалась почти полна, вовсе не по-будничному, да и во время самого богомоления разный еврейский люд продолжал наполнять ее все более и более. Во всех присутствовавших там замечалось сильное возбуждение, взрывы которого пока еще сдерживались только уважением к самому акту богомоления; но разные многозначительные взгляды и улыбки, кивки, перемигивания и перешептывания среди лиц этой публики показывали, что нервно подвижная семитская натура еле перемогает себя и ждет не дождется момента, когда, на конец, можно будет сбросить с себя узду обязательной сдержанности. Ожидалось, в некотором роде, генеральное сражение между двумя лагерями, созданными вчерашним случаем. Одни из публики, подстрекаемые зудом семитского любопытства, пришли сюда лишь за тем, чтобы посмотреть, что и как будет и чем кончится; большинство же явилось с целью принять живейшее участие в борьбе двух партий. Все члены кагала были налицо, и по их озабоченным, недовольным и кислым физиономиям можно было догадываться, что они чувствуют себя не совсем-то хорошо. Особенно было досадно им это необычное стечение публики, которое одно уже, само по себе, ясно показывало, что вчерашнее словесное распоряжение ав-бейс-дина[197] не сохранилось в тайне и что противники их, узнав о нем заблаговременно, успели предупредить его.

Но принять против всей этой публики крутые меры, выгнать ее по-вчерашнему, члены кагала сегодня уже не отваживались: это могло бы только породить еще новых недовольных, озлобить большинство, создать новых противников, которые, имея в виду вчерашний опыт, сегодня, пожалуй, оказали бы шамешам и шотрам более серьезное сопротивление. Кагал опасался кровавой свалки и драки в стенах самой синагоги. Но как ни неприятно было присутствие лишней публики, удалять ее казалось ему тем более неполитичным, что вместе с противниками пришлось бы удалить и своих сторонников, а кагал нуждался в их поддержке, потому что ему нужно было, во что бы то ни стало, оправдать себя перед всей общиной. Но он рассчитывал сделать это иначе: он думал, что ему удастся обсудить свое положение келейно, в закрытом заседании, и затем уже опубликовать особым манифестом, во всеобщее сведение, объяснение всех мотивов своих действий, согласно с подходящими статьями и пунктами талмудических постановлений. Увы! Эта надежда, по-видимому, оказывалась тщетной.

Между присутствующими замечалось немалое число сторонников Иссахар Бера, как заведомых, так и предполагаемых: много членов братства «Хевро», еще больше разных хасидов, но самого Иссахара еще не было. Он явился только в конце богомоления и не без труда протискался вперед, к ступеням амвона, с высоты которого обыкновенно раздается слово проповедника. Появление его, видимо, произвело известное впечатление, как между членами кагала, так и в публике, где сейчас же прошла колеблющаяся волна общего движения вперед и пробежал легкий гул сдержанного полушепота. Почти каждый приподымался на цыпочки и вытягивал шею, чтобы получше разглядеть предмет всеобщего внимания и любопытства. С появлением его напряженное ожидание толпы дошло до крайней степени нервности и нетерпения.

Но вот едва закончилось богомоление, как Иссахар Бср быстро взбежал на амвон и, простерев к народу руки, зычно воскликнул:

— Бней Изроель! — Дети Израиля! Братья мои! К вам мое слово! Прошу внимания!

В народе тотчас же обнаружилось сильное движение и пошел гул возбужденного говора. Кто-то из членов кагала крикнул: «Что за самовольство!?.. Долой с амвона! Снять его!» — и шотры с мешуресами уже бросились было исполнять это приказание, как вдруг толпа сторонников Иссахара быстро бросилась вперед, с гвалтом оттеснила шотров и стала живой стеной между амвоном и остальной залой, готовая защищать своего вожака от всяких покушений. У многих из этой толпы виднелись в руках даже кастеты и торчавшие из-под рукава безмены и медные пестики от кухонных ступок, — на случай, если бы шотры, по-вчерашнему, вздумали пустить в ход свои треххвостки и «жезлы Аароновы».

— Шша!.. Тише вы!.. Слушайте!.. Дайте благочестивому мужу сказать свое слово! — раздавались убеждающие возгласы в разных концах залы, тогда как другие, махая руками, кричали: «Не надо!.. Не хотим!.. Долой его!

В таком положении прошло несколько минут. Общее волнение и гул голосов не унимались. Тогда торжественно и важно поднялся на биму[198] сам ав-бейс-дин, высокомудрый раввин Борух Натансон и высоко поднял вверх правую руку, в знак того, что хочет говорить к народу. Вслед за своим председателем поднялись на биму, один за другим, и все остальные члены кагала. Говор, между тем, ввиду поднятой раввинской руки, наполовину стал тише, и раввин, собрав все силы своего старческого голоса, сказал:

— Успокойтесь и слушайте!.. Пусть этот человек на амвоне скажет все, что имеет сказать! Не будем мешать ему!

Такой ловкий прием, менее всего ожидавшийся от представителя обвиняемой стороны, поразил толпу всеобщим удивлением и многих из числа безразличных людей даже расположил в его пользу: во-первых, это-де в высшей степени беспристрастно и великодушно, а во-вторых, значит, кагал не боится и, должно быть, стоит на твердой почве, если так смело решается дать вперед столько шансов своему обвинителю. После этого волнение мало-помалу улеглось, и когда наконец водворилась достаточная тишина, Иссахар Бер начал сразу весьма патетическим ораторским приемом:

— Я оглушен общим ропотом против неслыханного, небывалого нарушения святости субботы, и кем же? — Теми, кто наиболее строго и точно обязан блюсти ее!.. О, горе, горе Израилю!.. Этот величайший из великих грехов может на целые тысячелетия отдалить геула[199], даже совсем отвратить от Израиля лицо Господа — Гашем йисборейх![200] Талмуд учит нас, что кто нарушает публично субботние обряды, тот считается, как аким[201]. Или забыли это вы, — вы, члены пречистого кагала?! Скажите, что сделали вы вчера, во имя кого и чего решились вы взять такой ужасный грех, не только на свои души, но навести его черную тень и на других, на всю нашу злополучную общину, которая, в силу вашего херима, была принуждена совершать вчера куплю и продажу, брать деньги, писать документы, испытывать соблазн и смятение духа, вместо того, чтобы пребывать в светло-радостном спокойствии и молитве?.. Что случилось такого особенного, из-за чего вы посягнули на это страшное преступление? Что какая-то девка со своим любовником сбежала в монастырь?.. Только-то??. Отчего же вы раньше никогда не подымали такого гвалта, когда другие девки сбегали? — А ведь такие случаи бывали. — Отчего вы тогда не принимали и сотой доли тех мер, что вчера, несмотря даже на то, что такие побеги к ленухрим[202]случались и в будни?.. Да, я понимаю, — это все оттого, что то были девки простые, плебейских или бедных семей, а тут вдруг объявилась девка-аристократка, внучка известного гвира, родовитого богача-миллионера. Поэтому? Да?.. Небось, сбеги моя дочь — хас вешолаум![203] — вы бы и пальца о палец не ударили, чтобы спасти ее, а тут вдруг и самую субботу даже нашли возможным нарушить! Почему так? — Отвечайте!.. Молчите?.. Ну, так я отвечу за вас. Потому что вы — презренные холопы, Хамы нечестивые, надругавшиеся над отцом своим Ноахом в лице всего еврейства настоящего, прошедшего и будущего! Оттого, что вы не евреи, не слуги Господа и народа избранного, а слуги Ваала, пресмыкатели перед тельцом златым — вот вы кто, нечестивцы! Акимы вы, гойи!.. Поэтому и суббота для вас ничто; вы ее и за ломаный шелег продать готовы. Господи, Боже наш, Бог Израилев! И это наши избранники, — Ты видишь их, — наши «представители», наши «лучшие люди»!.. Ха, ха, ха!.. Позор… позор!.. Душа моя покрыта пеплом скорби… И Ты, о Господи, сносишь еще в долготерпении Своем их присутствие в этом месте?! И Ты не сотрешь их с лица земли ударом Твоего громоносного гнева?!. О, ад-моссай, ад-моссай, — доколе еще сносить нам такое нечестие, такое попрание святого Твоего закона, такое поругание священнейших установлений вождя и пророка нашего Мойше — олов гашалом[204] — и всех отеческих заветов!.. Плачь, Израиль, сокрушайся, рви на себе одежду скорби, посыпь главу свою пеплом и возгорись праведным гневом — ты никогда еще не был посрамлен и оскорблен более, чем ныне. Шилхен Урих[205] глава 72-я, гласит, что суббота столь же важна, сколько все заповеди Божьи, вместе взятые, и что поэтому кто соблюдает субботу, как следует, тому воздастся за это, как бы за выполнение всего закона; кто же нарушает правила субботы, тот поступает как отступник от всего закона. На основании сего, объявляю вас, весь Совет Украинского кагала, в полном его составе — мойхалым шаббес, нарушителями и осквернителями субботы, отступниками от святого закона еврейского, и торжественно, во всеуслышание заявляю вам, что отныне ни единый честный и богобоязненный человек, не только нашей, но и никакой общины не может признавать вас кагалом, и не будет более повиноваться никаким вашим постановлениям. Долой с бимы, богоотступники! Вон отсюда, нечестивцы!

196

Шахрис, или шахрит — утреннее богомоление.

197

Ав-бейс-дин — председатель кагала и суда, главный раввин. В буквальном смысле — отец судилища.

198

Бима — возвышенная эстрада посреди залы, с которой читаются во время богомоления Тора и Пророки.

199

Под словом геула разумеется у евреев пришествие Мессии, долженствующее сделать их владыками вселенной.

200

Да будет благословенно имя Его!

201

Аким — христианин, т. е. человек, хуже и презреннее которого нет для еврея.

202

К чужим, иноверцам.

203

Сохрани Боже!

204

Блаженной памяти, или мир его праху — выражение, всегда прибавляемое к имени святых и пророков, чтимых евреями.

205

Собственно Шулхон Орух, но наши южные евреи, отличаясь от северных несколько иным произношением, говорят Шилхен Урих.