Тьма Египетская

Стало быть, оставалось только соглашаться на предложение Блудштейна. Но, приходя к такой печальной необходимости, Каржоль — сколь это ни странно — все-таки питал в душе утешительную надежду, что, может быть, и не все еще потеряно, что, уехав отсюда, он авось-либо оседлает свою судьбу, как-нибудь раздобудет — ну, хоть в карты, что ли, выиграет — столько денег, чтобы разом выкупить у Бендавида все свои документы. Ему даже казалось, что все это непременно должно случиться в самом скором времени, и тогда Тамара будет все-таки его, со всеми ее капиталами, которые сторицею вознаградят его за все эти оскорбления и убытки, и тогда-то настанет полное торжество его над всем жидовством!.. О, да это такое выгодное, блестящее дело, что под него, наверное, найдутся и деньги, — даже нарочно можно отыскать денежных компаньонов, — ведь находятся же адвокаты, которые на свой риск берутся отыскивать разные американские наследства, а тут совсем реальное дело, у себя дома, на своей почве; так неужели же тут-то не найдется ни людей, ни денег на предварительные расходы?! — Всего каких-ниоудь сто тысяч, да это такие пустяки!.. Лишь бы только Тамару-то за это время не сбили с толку, лишь бы она оставалась тверда в своем намерении и в своем чувстве, а остальное все пустяки!.. И это вздор, будто кагал, как она думает, может лишить ее наследственного состояния, — на это у нас есть закон, да и адвокатские головы найдутся, было бы им только из-за чего потрудиться!.. И так, надо, значит, отступить теперь шаг назад, чтобы вслед за тем смелее сделать «выпад» и прыгнуть на два. — И Каржоль изъявил Блудштейну свое согласие на его ультиматум.

— Да, но это не конец, ваше сиятельство, — возразил ему тот. — Это не конец, я еще не досказал моих условий. Вы дадите вексель на пятьдесят тысяч и, кроме того, еще одно маленькое обязательство, так, небольшую подписку.

— Это еще что такое? — удивился граф, почувствовав с досадой и замешательством, что его планам и предположениям опять, кажись, намереваются ставить какие-то новые барьеры. — Какую еще подписку хотите вы? Разве недостаточно, что я уезжаю отсюда?

— Так, но без этого невозможно. И это же совсем пустяк для вашего сиятельства, — принялся уговаривать его Блудштейн. — Вы просто напишите нам маленькое обязательство, на двух строчках, с таким смыслом, что я, нижеподписавшийся, получив от господина Соломона Бендавида пять тысяч рублей, с сим обязуюсь навсегда прекратить всякие отношения к девице Тамаре Бендавид, — вот и только.

— Нет, такой подписки я не дам, — решительно и резко отказался Каржоль.

— Почему? — удивился Абрам Иоселиович. — Разве вам не все равно?!.. Это же только старику для спокойствия, — ну, и что такого?!

— У старика «для спокойствия» остаются мои векселя, чуть не на сто тысяч, если я подпишу вам теперь еще один на пятьдесят, — возразил ему Каржоль, — стало быть, чуть что, он всегда может представить их ко взысканию, и я никогда не буду в состоянии заплатить ему сразу такие деньги, — вы это понимаете, надеюсь. А подобная подписка, это будет только компрометировать меня в глазах порядочных людей — не евреев, — прибавил он с ударением.

— Ну, а когда так, то извините, вы и пять копеек не получите, — поприжался Блудштейн, нарочно показывая вид, будто собирается уходить, считая после этого переговоры оконченными.

— Ну, что ж? В таком случае, будь, что будет! Я остаюсь в городе, — отозвался на это Каржоль с напускным равнодушием. — Можете делать все, что вам угодно, я с своей стороны тоже приму некоторые меры.

— Ну, и какие меры, позвольте узнать? — недоверчиво спросил Абрам Иоселиович, с легкой иронической усмешкой.

— А, это уже мое дело, — сухо уклонился граф, принимая загадочный и многозначительный тон, хотя в душе и сам не знал, какие такие меры могли бы быть им приняты.

— Жаль, жаль, — продолжал Блудштейн, покачивая головою с тою же усмешкою, хотя сам в то же время думал себе: «А черт его знает, может и в самом деле успеет еще чего-нибудь напаскудить». — Очень жаль, — повторил он со вздохом, — а я был бы очень любопытный послушать, что вы можете?..

— Да, так я вам и высказал! Нашли дурака! — усмехнулся ему и Каржоль в свою очередь.

Настала короткая пауза. Оба противника, казалось, обдумывали и соображали каждый свое положение и силу взаимных ударов.

— Ну-ну, ваше сиятельство, оставьте эти шутки! — заговорил наконец Блудштейн. — Делайте как знаете, принимайте меры, какие вам угодно, только знайте наперед: когда вы добром не уедете, мы сделаем так, что через трое суток вас с жандармами вышлют отсюда. Вы не знаете, с кем вы шутите.

Каржоль, между тем, все еще продолжал свою паузу. Он понимал вполне ясно всю невозможность оставаться наперекор евреям в Украинске, после того, что все его векселя в руках Бендавида и что здесь источник добычи каких бы то ни было средств для него уже кончился, а без средств он бессилен сделать что-либо и «в пользу» Тамары. Он не сомневался, что жиды сумеют «подмазать» и Горизонтова с консисторией, и всевозможных чиновников, даже «голубое управление», и могут в самом деле подстроить против него какую-нибудь такую каверзу, которая наделает ему массу хлопот и неприятностей и, вдобавок, не получит он с них не то что пяти тысяч, а и пяти шишей. А тут еще послезавтра срок этому проклятому векселю, — значит, протест, вызов в суд, опись «собственного» имущества, когда и всего-то имущества этого на два пятиалтынных, — ну, словом, полный скандал… А с другой стороны, еще эта барышня Ухова с ее беременностью и приставаньями… Того и гляди, еще и тут вся истина всплывет наружу… Значит, грозит ему полное падение в глазах общества.

Во все дома все двери закрыты, конец кредиту, подрыв всех, так отлично задуманных, предприятий… Скандал, скандал со всех сторон и ниоткуда больше ни поддержки, ни копейки денег, так что и скрыться, бежать от этого позора не с чем и некуда будет. Оставаться ему долее в Украинске действительно невозможно. Но невозможно тоже дать и требуемую подписку. Каржоль отлично понимал, что подписка эта нужна его «мучителям» вовсе не для «спокойствия». Бендавида, а только для того, чтобы при первой же возможности предъявить ее Тамаре и тем уронить, уничтожить его в ее глазах, — это ясно!.. Стало быть, выдавая на себя такой позорный документ, надо окончательно уже отказаться от борьбы и всякой надежды, поставить над всем этим крест и бежать, бежать поскорей к какой-нибудь новой жизни и деятельности. А разве легко так отказаться, когда клад, в лице Тамары, очевидно, сам дается ему в руки и требует от него только энергии для необходимой борьбы с противниками. Нет, Каржоль не откажется, он сделает еще одну попытку, он готов для этого даже «унизиться» перед жидами и не то что убеждать, а просить, умолять их, если бы оказалось нужным. Ради такой цели он приносит им «в жертву» даже собственное свое «самолюбие».

— Ну, что же, граф, надумали вы? — спросил его наконец Блудштейн.

Каржоль точно бы очнулся.

— Любезный друг, — спокойно обратился он, вслед за своим размышлением, к Абраму, — оставимте всю эту тактику. Очевидно, ни вы моих угроз, ни я ваших не испугаемся, а неприятностей друг другу можем наделать еще немало. Так не лучше ли поити на взаимные уступки? Я охотно готов махнуть рукой на всю эту глупую историю с вашей Тамарой и сегодня же уехать навсегда вон из края, но и вы, в свой черед, не требуйте от меня невозможных подписок. Моя честь, — понимаете ли, честь не позволяет мне поставить под таким документом мое имя. Зачем вы хотите мстить мне еще и этим позором? Разве одно мое внезапное исчезновение из города уже само по себе недостаточно скандально? Разве не подымутся об этом громкие сплетни в обществе и завтра же не дойдут до Тамары? — Разумеется, дойдут и вы же сами, первые, постараетесь о том. Повторяю вам, на сто тысяч векселей и без того уже, слишком крепкая узда на меня в, ваших руках; так будьте же великодушны, сделайте, мне одну только эту уступку и я, получив ваши пять тысяч, сейчас же уеду из города.