Мужчина в пробирке

Все еще не открывая глаз, она протянула руку, чтобы взять халат с кресла, но пальцы ее наткнулись на что-то жесткое.

Она открыла глаза и повернула голову. В бледном рассветном сумраке стал виден потертый стул, стоявший у кровати, на нем кучкой брошена одежда: широкие линялые штаны до колен и тельняшка. Под стулом стояли разношенные пластиковые шлепки.

– Чушь какая, – проворчала Женька. – С ума я сошла, что ли, – в такой жути ходить?!

Она встала с постели, включила свет и с отвращением, словно чужое жилье, оглядела свою комнату.

Почему здесь так голо, неуютно? Почему на книжной полке валяются детективы в черно-кровавых мрачных обложках? Почему на стойке у зеркала стоит одеколон в некрасивом плоском флаконе с оборванной этикеткой и уродливый голубой пластмассовый цветок в такой же уродливой вазочке? Почему она так живет, как она вообще может жить в этом унылом сарае?!

Посмотрела на себя в зеркало. Женька всегда спала голой, ей никогда не было холодно, но сейчас вдруг ее озноб пробрал, до того она себе не понравилась. «Надо худеть, что-то раздались плечи, как у борца», – подумала она, озирая свою широкоплечую узкобедрую фигуру с небольшими, уже обвисшими грудями и наголо выбритым лобком. Приподняла ладонями груди – так она понравилась себе гораздо больше. Чуток похудеть, подкачать грудные мышцы – и будет она совсем даже не хуже других!

«Хватит без лифчика ходить, а то вообще все обвиснет, – сурово сказала себе Женька. – И волосики на пипиське надо бы отрастить, хоть самую чуточку, с волосами женщина поинтереснее смотрится, а то жуть какая-то – мужик мужиком, только без «подвески».

На левом плече что-то зачесалось. Женька рассеянно поскребла ногтем маленькое пятнышко… клоп, что ли, ее укусил? Или комар? Иногда из-за влажности в квартире заводились зимние комары и жестоко жрали Женьку. Никого не кусали – только ее. Надо матери сказать, чтобы она опять побрызгала той штукой, от которой эти гады дохнут.

Женька открыла платяной шкаф и порылась в его недрах, брезгливо щурясь при виде этой темной скучной одежды. Все брюки и брюки, да какие-то свитера поношенные, фу! Ага, вот то, что она искала! В самом дальнем углу шкафа висит шелковый халат с зелеными и розовыми цветами. Что-то типа кимоно. Ему сто лет в обед, мать подарила его Женьке на какой-то день рождения давным-давно, и Женька помнила, как при виде этого халата у нее истерика началась от отвращения. Мать тогда тоже плакала – до невозможности долго, и именно поэтому Женька не выбросила халат немедленно, а убрала в шкаф. Потом она как-то пыталась от него избавиться потихоньку и даже отнесла в мусорку, но мать, как назло, шла мимо, увидела торчавший из ящика лоскут со знакомыми розовыми цветами и выудила халат из-под груды пакетов с мусором. Потом опять были крики и слезы, но, как Женька ни ругалась, мать халат выстирала, выгладила и снова повесила в шкаф. В конце концов Женька загромоздила его своей одеждой и даже думать о нем забыла. А теперь вспомнила.

Вытащила, осмотрела… конечно, не бог весть что, далеко не то, что она видела во сне, но все же более или менее симпатичная вещичка: уж всяко лучше того барахла, которое кучкой валяется на стуле около ее кровати!

Набросила халат, с наслаждением ощущая ласковое прикосновение мягкой шелковистой ткани к коже, и встала перед зеркалом.

Старая пластмассовая щетка грубо драла волосы.

– Дура, ну почему я никак не куплю нормальную щетку? – с изумлением сказала Женька. – Больно же! И почему я так по-кретински стригусь?! Болванка, а не башка!

Было такое ощущение, что она смотрит на себя со стороны и ужасается тому, что видит. Это сон на нее так подействовал. «Вообще, надо за себя как-то взяться! – подумала Женька. – Живу в сарае, на себя рукой махнула… а ведь я еще довольно молодая, мне и сорока нет!»

Она подпоясала халат и вышла из комнаты. Пахло блинами – зашибись! «Опять блины, – сокрушенно вздохнула Женька. – Ну и как тут похудеешь?!» Но все же она улыбнулась: мать пекла свои немыслимые, просто нереальные блины. Женька называла их «самоеды»: они елись сами, против воли человека, от них просто невозможно было отказаться!

Отец уже позавтракал – он очень рано вставал, – ковылял по коридору с палочкой.

– Привет, папулька, – сказала Женька, наклоняясь, чтобы его поцеловать, но отец уронил палку и отшатнулся к стене. Глаза у него стали – по пятаку, рот открылся.

– Же… Же… – проблеял он ошарашенно.

– Пап, ты что?! – испугалась Женька. – Мам, иди скорей, тут с отцом что-то!

Из кухни выскочила мать – как пробка из бутылки. Двери были узкие, а мать – крупная женщина, и сквозь эти двери она проскакивала всегда с некоторым усилием. В руке она держала половник, с которого стекала блинная жижа.

Взгляд ее метнулся на отца, потом на Женьку – и половник с грохотом упал на пол. По полу разлетелись белые капли.

– Да елки, – сказала с досадой Женька. – Все ж заляпала! А потом будешь ворчать, что это я неряха! Пусти-ка, я тряпку возьму, подотру.

Она шагнула было к двери ванной комнаты, но мать ее не пустила: подошла к Женьке, схватилась за отвороты ее халата и недоверчиво оглядела дочь с ног до головы.

И вдруг лицо ее собралось в морщины, глаза зажмурились – и сквозь короткие светлые реснички полились слезы.

За Женькиной спиной громко всхлипнул отец.

– Же… Женечка, – с трудом прорыдала мать. – Халатик надела! Доченька! Девочка моя! Девочка!..

– Доченька! – вторил отец. – Девочка!

– Ну а кто я – мальчик, что ли?! – сказала Женька, начиная понемногу закипать. – Я уж почти сорок лет девочка, пора бы привыкнуть!

Мать голосила, как по мертвому, только выражение лица у нее было счастливое – не описать словами. Из кухни отчетливо пахло сгоревшим блином, но на это никто не обращал внимания. Мать обнимала Женьку спереди, отец – сзади, оба целовали ее, иногда промахивались и чмокали друг друга, дружно бормотали – «Тьфу!» – и продолжали лобызать Женьку.

– Предки, – растерянно проговорила она. – Что это с вами?!

Те не унимались.

Творилось что-то странное, до чертиков странное, и Женьке вдруг стало не по себе.

Жданков был финансист, «влетевший» за злоупотребление служебным положением. Собственно, он оказался орудием в руках своего начальника, но всего нажитого лишился; не помогло и то, что часть имущества была записана на его жену. Словом, напарники договорились: Жданков помогает Мокрушину найти и незаметно, не привлекая внимания, изъять деньги. За труды он получает половину суммы. А это, по самым скромным подсчетам Мокрушина, было никак не меньше двух миллионов. До посадки это для Жданкова были копейки, теперь – капитал, ради получения которого он готов был постараться.

Несколько дней назад Жданков приступил к работе. Счет он нашел, однако обнаружил, что пароль для входа в личный кабинет держателя счета изменен.

Мокрушин просто похолодел от ужаса… Значит, его деньгами кто-то воспользовался?! Или новый пароль поставили, чтобы поймать за руку того, кто попытается войти на счета? Например, чтобы засечь Жданкова?

Тот клялся, что работал осторожно. В квартире, которую он снял, не было Интернета, и Жданков целыми днями с компьютером шлялся по кафе, кино и большим магазинам, где был Wi-Fi, заходил на счет и пробовал подобраться к паролю. Ну, так было даже лучше. Никто не мог отследить, откуда идут запросы. В этом смысле Wi-Fi – даже не лазейка, а просто траншея для хакеров! И вот в самый разгар его работы случилась эта непроходимая лажа, которая и привела к полному провалу всех их замыслов.

Мокрушин из дому не выходил, старался не светиться перед соседями: совсем не обязательно им знать, что здесь живут двое. Он, хоть и был освобожден по закону, чувствовал себя неуютно на свободе: все казалось – за ним идет погоня… Конечно, это были зоновские «глюки», со временем они должны были пройти, но это ж со временем… Вставал он позже Жданкова, выходил к готовому завтраку – Жданков отлично готовил, что-то умопомрачительное у него получалось: просто какие-то каши, или горячие бутерброды, или гренки – а не оторвешься, они и объедались по утрам, Мокрушин как раз собирался сказать: все, хватит, пора с обожорством завязывать, а то скоро брюки невозможно будет застегнуть, как вдруг, проснувшись, заманчивого запаха с кухни не учуял. Елки-палки, да неужели Жданков сам решил взяться за ум и прекратить кулинарничать? Ну кто ж так делает? Все великие дела надо начинать с завтрашнего дня, а никак не с бухты-барахты! И что они сегодня будут жрать? Ненавидимую Мокрушиным яичницу-глазунью (до «посадки», живя холостяком, он жарил ее каждое утро и на всю жизнь объелся) или овсянку на воде, как положено делать худеющим дамочкам? «Овсянка, сэр»?