Мясная муха

— Руки — это душа. Я не трогаю средоточие того, что освобождаю. Я только облизываю руки избранных.

Он определенно пытается унизить ее, но Скарпетта еще не все выяснила.

— Следов укусов нет и на стопах ног, — замечает она.

Вертя пустую банку из-под «пепси», Шандонне пожимает плечами.

— Ноги меня не интересуют.

— Где Джей Талли и Бев Киффин? — снова спрашивает Скарпетта.

— Я устал.

— Зачем тебе защищать брата после того, как он обращался с тобой всю жизнь?

— Я мой брат, — странно отвечает Шандонне. Затем морщится и начинает тереть живот, взгляд бесцельно бродит по комнате.

— Кажется, меня тошнит.

— Тебе больше нечего сказать? Если нет, я ухожу.

— Я слепой.

— Ты притворяешься, — выдает Скарпетта.

— Вы лишили меня зрения, но я видел вас. — Он проводит языком по острым маленьким зубам. — Помните свой замечательный домик и гараж с душем?

Вернувшись из Ричмонда, с места преступления, вы пошли в гараж, чтобы переодеться. Вы были в душе.

Скарпетта пытается подавить гнев и стыд. Она ездила на место преступления, обследовала полуразложившийся труп, найденный на причале в Ричмонде. Вернувшись домой, она проделала в гараже обычную процедуру: сняла рабочую одежду, ботинки, завернула все в пластиковый мешок и пошла в душ. Скарпетта не могла войти в дом, не смыв с себя запах смерти.

— Маленькое окошко в двери вашего гаража так похоже на окошко в моей камере, — продолжает Шандонне, отрешенно блуждая взглядом по комнате. — Я видел вас.

Его губы искривляются в уродливой улыбке, из языка течет кровь.

У Скарпетты холодеют руки, по спине пробегают мурашки.

— Обнаженной. — Он начинает сосать язык. — Я смотрел, как вы раздевались. Это было прекрасно, словно изысканное вино. Вы были бургундским, округлым и терпким, со сложным букетом. Такое нужно пить сразу, одним глотком. А сейчас вы больше похожи на бордо, потому что становитесь насыщеннее, когда говорите. Не в физическом смысле, конечно. Мне нужно было увидеть вас обнаженной, чтобы прийти к этому выводу. — Он прижимает руку к стеклу, руку, способную превратить человеческое тело в кровавое бесформенное месиво. — Да, определенно красное вино. Вы всегда...

— Довольно! — голос Скарпетты срывается на крик, ярость выплескивается наружу, словно внезапная буря. — Заткнись, ты, грязный кусок дерьма. — Она вплотную подходит к стеклу. — Я не собираюсь выслушивать этот бред. Мне плевать, что ты тут говоришь. Мне плевать, что ты видел меня голой. Думаешь, ты меня испугал? Думаешь, мне есть дело до твоих извращенных фантазий? Мне плевать, что я сожгла тебе глаза, когда ты размахивал этим чертовым молотком перед моим лицом. И знаешь что самое смешное, Жан-Батист Шандонне? Ты здесь из-за меня. Так кто же победил? Должна тебя огорчить, но я не вернусь, чтобы сделать инъекцию. Это сделает посторонний человек. Каким и ты являлся для тех, кого убивал.

Вдруг Жан-Батист резко оборачивается к двери из кабинки.

— Кто здесь? — произносит он шепотом.

Скарпетта бросает трубку и уходит.

— Кто здесь?! — кричит он.

100

Жан-Батист любит наручники.

Толстые стальные браслеты на запястьях — словно кольца магнетической силы, которая волнами проходит сквозь него. Сейчас он спокоен, даже разговаривает с охранниками. Офицеры Абрамс и Уилсон ведут его через железные двери, на каждом посту предъявляют бэджи с фотографией и именем. Охранник по другую сторону двери открывает замок, и путешествие продолжается.

— Она очень меня расстроила, — произносит Шандонне своим мягким голосом. — Мне не нужно было давать волю чувствам. Она лишила меня глаз и даже не извинилась.

— Вообще не понимаю, зачем ей понадобился такой засранец, как ты, — размышляет вслух Абрамс. — Если кто и должен расстраиваться, так она, после того что ты пытался сделать. Я читал об этом и все знаю о твоей никчемной жизни.

Абрамс совершает ошибку, поддаваясь эмоциям. Он ненавидит Жан-Батиста. Он хочет его задеть.

— Меня тошнит, — слабым голосом произносит Жан-Батист.

Они останавливаются перед очередной дверью, и Абрамс показывает бэдж в стеклянное окошко. Дверь открывается. Жан-Батист смотрит в пол, отворачиваясь от охранников, которые пропускают их дальше в тюрьму.

— Я ем бумагу, — признается Жан-Батист. — Это нервное. А сегодня съел много бумаги.

— Пишешь себе письма, да? — усмехается Абрамс. — Неудивительно, что ты столько времени проводишь на унитазе.

— Вы правы, — соглашается Жан-Батист. — Но на этот раз мне совсем плохо. Я чувствую слабость, и у меня болит живот.

— Пройдет.

— Не волнуйся, если не пройдет, отправим тебя в лазарет, — вступает в разговор Уилсон. — Сделают тебе клизму. Думаю, ты оценишь.

Голоса заключенных отражаются эхом от стен и решеток. Шум стоит ужасный. Жан-Батист не знает, как бы вынес это, если бы не умел управлять своим слухом. Если и этого не достаточно, он мысленно отправлялся во Францию. Но сегодня он уедет в Батон-Руж, где воссоединится с братом. Со своим братом? Это кажется Жан-Батисту таким запутанным. Когда они вместе, он остро ощущает различие между ними, словно они ничем не связаны. Когда нет, их связь усиливается, и они сливаются в единое целое, выполняя свое предназначение. Жан-Батист знакомится с красивой женщиной, она страстно его желает. Они занимаются сексом. Потом он освобождает ее, пробуждая в ней восторг, и когда все заканчивается, и она свободна, Жан-Батист упивается ее кровью, наслаждаясь солоноватым вкусом с привкусом железа, которое ему так необходимо. Потом иногда у него болят зубы, и он массирует десны и моется.

Наконец показывается камера, и он смотрит, кто сегодня на дежурном посту. С этой женщиной могут возникнуть проблемы, но они преодолимы. Никто не может наблюдать одновременно за всем. Жан-Батист медленно проходит мимо, держась за живот. Женщина даже не поворачивается в его сторону. Этот полдень принадлежит Зверю. Сейчас он в комнате для свиданий, еще одной, расположенной в конце коридора. Она сделана специально для встречи с семьей или священником, поэтому выглядит поприличней. За последние три-четыре часа посетителей было много, женщина должна обратить внимание на то, что устроит Зверь. Почему бы и нет? Ему нечего терять.

Дверь помещения, в котором находится Зверь, прозрачная, поэтому охранники могут видеть каждое его движение, следить, чтобы он ничего не сделал добрым людям с грустными взглядами, которые пришли его навестить. Зверь смотрит через стекло на Жан-Батиста, тот останавливается напротив своей камеры, охранники снимают с него наручники и открывают дверь.

Неожиданно Зверь начинает истошно вопить, подбегает к двери и пытается залезть наверх, матерится, колотит руками по стеклу. Все внимание переключается на него. Жан-Батист с такой силой хватает Уилсона и Абрамса за широкие кожаные пояса, что отрывает охранников от земли. Их крики сливаются с оглушительными воплями беснующегося Зверя. Мощным ударом Жан-Батист впечатывает обоих в бетонную стену камеры, не забыв распахнуть дверь, чтобы та не захлопнулась. Длинным отвратительным ногтем он вырывает им глаза, и его сильные руки с легкостью переламывают им шеи. Лица охранников синеют, они перестают сопротивляться. Жан-Батист убил их почти без крови, если не считать маленьких струек из глаз и раны на голове Уилсона.

Жан-Батист снимает с Абрамса форму и переодевается. Все это занимает считанные секунды. Он надвигает на глаза черную бейсболку, надевает очки охранника. Он выходит из камеры, захлопывает дверь. Лязг теряется в криках Зверя, только что получившего в лицо струю из баллончика с перцовым газом. Но это только подхлестывает его, и он начинает сопротивляться по-настоящему.

Спокойно предъявляя бэдж Абрамса, Жан-Батист проходит одну дверь за другой. Он настолько уверен в успехе, что чувствует себя как рыба в воде. Его ноги словно оторвались от земли. Будто по воздуху, он беспрепятственно выходит на свободу, доставая из кармана ключи от машины Абрамса.