Стихотворения и поэмы

1932

Баллада об экскаваторе «Марион»

1 Из Нового света (где дружбою класса рабочие ценят Союза заморье), по вызову строчек большого заказа пришел экскаватор на Магнитогорье. Еще на строительстве — только лопаты, за день вынимали по пять кубометров, и люди любили прохладу закатов, и люди грозили сыпучему ветру. Разобран до мелких частей — по суставам, лежал на одном из построечных складов, пока не приехал работать заставить монтер зауряднейший — Северных Штатов. Привез он настойчивость, жившую ярко в свинцовых глазах, по-серьезному узких, высокую мудрость с заморскою маркой и недоверие к технике русской. Джонсон механически строг, аккуратен: за горсточку золота и червонцев собрал и заставил рычать экскаватор и землю подтягивать выжимом к солнцу. 2 Ковш громче вздымался все тверже, все выше, траншея земли раскрывалась виднее, но на состязание к мистеру вышел магнитогорский механик Ржанеев. Волнуясь, поднял в разговоре ресницы, вопрос он поставил попросту, круто: — Товарищ! А если поторопиться, то сколько ковшей Вы дадите в минуту? Американец спокойно и гордо в оценке Ржанеева мудростью вырос, через минуту доволен рекордом, сказал с белозубой улыбкой: — Четыре! А русский, сменивший мистера, скромно нахмурившись, молча отметил в сознанье: два полных ковша получила платформа — в тугую минуту соревнованья! 3 Теперь экскаваторы четко и мерно гремят по участкам развернутым строем, и все это было правдивым и верным в начале истории Магнитостроя. Я вижу теперь: ежедневно и рано идет торопливо на свой экскаватор безусый татарин Ахун Галимжанов, — мой друг по деревне, земляк угловатый. Пришел на строительство в двадцать девятом и год землекопом по рытвинам лазил, потом в феврале в ВКП кандидатом на курсы ушел экскаваторной базы. В тридцатом же, в день, сентябрем золоченный, Ахуну с десятком таких же безусых вручили стрелу, рычаги «Мариона», составы платформ, поджидающих груза. Работа не знает границы закатов, ведь ночью электро, ведь ночью прохлада, и комсомольский гремел экскаватор, гремел без простоев сплошные декады. 4 Однажды заметил я в записи новой на красной доске, проходя у конторы, мой друг Галимжанов Ахун премирован за лучшую грузку, за первую скорость. Его, у машины стоявшего чутко, увидел и, голос до хрипа утроив, я крикнул в окно экскаваторной будки: — Скажи мне, как стал ты сегодня героем? Но он промолчал и серьезен упорно, будто не слышал простого вопроса. Ответом — в минуту на спину платформы пять взмахов ковша с землей перебросил. В бараке нам всем, загоревшим задором, он твердо заметил во время беседы: — Попробуем больше, и знаю — ускорим! И в этом — я слышал начало победы.

1931

Атака

Мы ехали шагом, мы мчались в боях и яблочко-песню держали в зубах. М. Светлов Об этом запеве, пропетом без нас, мое поколенье мечтает подчас. В глазах у парнишки огонь не горит, парнишка тоскует и так говорит: — Прямые атаки, прямые бои... Отдать бы не жалко все силы свои. Греметь бы в эпоху таких вот боев и вынести доблесть, как знамя свое. Никто не виновен, что я опоздал пройти революции огненный вал. А нынче разменяны песня и бой на мелочи быта, на щебень работ. Открыто врага не видать пред собой и славе — не время, и песням — отбой... Парнишка умолк, не смутив тишину. До смены осталось пятнадцать минут. Никто из бригады не стал отвечать на это страданье, на эту печаль. И мы по гудку, девятнадцать ребят, к участку постройки уводим себя. Дорогою песня звенит вдоль бараков, какую отцы наши пели в атаках. А парень, тоскуя о славе побед, молчит и шагает бригаде вослед. День бетонили до пота, на затылок сдвинув шапки, а когда пришла с гудками предвечерняя пора, говорил перед уходом на смолкающей площадке по-особому тревожно озабоченный прораб: — Товарищи, речь моя будет проста, но смысл ее вовсе не весел: участок бетона от сроков отстал на целых семьсот замесов. Идут арматурщики впереди, выходит, задержка за нами. И если до завтра мы фронт не дадим — получим рогожное знамя. Значит, сквозь ночь, и декабрь, и буран атаки упрямой настала пора. ......... Тогда мы вернулись, себе не переча, по фронту работ становясь в этот вечер. И день проводили безудержно шалым, грохочущим ревом бетономешалок. Метель пошла от полночи, колючая да острая, дробясь в стекло прожектора хрустальной белизной. И стерлинги водили мы под греющую росторопь и с лиц сдирали до крови сжигающий озноб. Парнишка стерлинг бросил свой, парнишка вышел недругом, усталый и озлобленный, угрюмо крикнул нам: — Работаем мы день и ночь под вьюгами да ветрами, без радости, без гордости, без отдыха и сна. Желаю вам, ударникам, добыть деньгу хорошую, а я живую молодость на мелочь не продам!.. И он ушел не мешкая назад, никем не прошенный, по выбитым метелицей вечёрошним следам. И только вдогонку, сквозь сизый строй метели, товарищ бросил с ходу десяток горьких слов: — Ступай себе да хвастайся во сне да на постели, бредовая романтика немыслимых боев!.. Секунды плыли бережно в тугом моторном рокоте, а мы, разгон удвоив, и в тридцать восемь рук вводили тверже стерлинги в настроенность высокую, в работу, в постройку на бешеном ветру. Сползала ртуть по Цельсию за сорок линий холода, бетон ложился в стерлинги спрессован, как свинец, но мы бетон оттаяли жарою паропровода, себя — разбегом стерлингов, биением сердец. Гремели шахты взрывами, шли вспышки буровые, и поезда разбрасывались дымом вороным. На дальних пограничьях дневали постовые, храня разбег строительных атак моей страны. Страна дышала грохотом за снежною громадой и от вождя до сторожа всю ночь ждала рассвет, уверена, что стройку не бросили бригады, узнает о которых назавтра из газет. ......... Рассвет явился нарочным, ускоренным отменно, сухой, как полагается при кованой зиме. Мы стерлинги передали восьмичасовой смене, и ковш приподнял с грохотом семьсот второй замес. День мы спали замертво недаром, а под вечер, чуть набрались сил, к нам пришел русоволосый парень, шапку снял и так заговорил: — Слушай-ка, ударная бригада, про работу гордую твою скоро здесь заслуженной наградой работяги песни запоют. Я такой же юностью отмечен, жить хочу по правилу бойцов, чтоб нести мне званье человечье, расшибая ветер о лицо. А мои собратья по артели глушат удаль словом «чепуха!» и пока тоскуют в час метели о покое деревенских хат. О дворе да тесаном заборе греют в сердце мысли и слова, ладят песни про златые горы. Мне на эти песни наплевать. Все слова продуманы до крохи, силы в цель до капельки сгустив, я хочу хоть краешек эпохи на плечах по-вашему нести. Если ж просто говорить, как надо, напрямик, так ты прими меня, самая ударная бригада, не гони от своего огня... Товарищу бригада сказала: — Хорошо! Товарищ на смену двадцатому пришел. И снова, будто в звездные военные года, мы бой вели атаками гражданского труда.