Собрание

Лена родилась с древней душой. Поэтому она и оставалась вечным ребенком. Поэтому она и писала сразу, почти с пеленок, великие стихи.

Про нее можно было бы сказать, как сказал китайский поэт Хэ Чжи-Чжан про своего современника Ли Бо: «Ты бессмертный какой-то гений, с небес в наказанье на землю поверженный».

И вот посмотрите, как академик Алексеев описывает Ли Бо: «Дарованиями он отличался с самого раннего детства, нрава был пылкого, порывистого, свободного, не желающего ничем себя стеснять и ни с кем считаться. <…> Говорят, что он утонул, норовя в пьяном виде схватить в объятья диск луны, отраженный в воде». Ему был, между прочим 61 год. Елена Шварц умерла в своем доме, в присутствии двух любимых и любящих друзей. Ей был 61 год. Дарованиями она отличалась с самого раннего детства, нрава была пылкого, порывистого, свободного…. И луна, наверное, заплакала, обнимая ее.

Я уже не говорю о том, что она была, как она сама сказала о себе, описывая себя-подростка — «китайчатая или япончатая». А Товстоногов говорил: «Лена стала похожа на японскую принцессу». Он, конечно же, перепутал, он имел в виду китайскую принцессу.

Я уже не говорю об Арно Царте и лисе.

И вот из ее последнего стихотворения «Воспоминание о реанимации с видом на Невы теченье. Елене Поповой» (этот вид — подарок судьбы, может быть последний, сказала она мне по телефону из больницы):

Авторская каллиграфия Ли Бо. Национальный дворцовый музей. Пекин.

Лена в Риме — стремительная черная молния, божий воробей. Своевольная красавица-поэтесса, Кинфия. Я присутствовала при возвращении Кинфии в Рим. В черном пальто с красным шарфом, с постоянно сосредоточенными на своей внутренней жизни глазами, которые при этом успевали замечать все римские мелочи. Скорость — вот главное свойство Елены Шварц.

Мы ходили по Римскому форуму в поисках черного камня (Lapis Niger, по преданию там был убит Ромул), мы почему-то никак не могли его найти, к нам еще присоединилась группа американских туристов, которые тоже искали черный камень. Я сказала Лене: а вот когда-нибудь будут здесь ходить и искать, где мы с Вами ходили и искали черный камень. И вообще будут экскурсионные маршруты в Риме по Вашим стихам. Через несколько лет кто-то написал Лене, что был в Риме и ходил по местам, отмеченным ее стихами.

Елена Шварц, Рим, ноябрь 2001 г.

В Риме было страшно холодно. После того, как мы обошли по кругу огромную площадь перед собором Святого Петра и перед тем, как в него зайти, мы пошли греться в кафе. Именно тогда улыбчивый официант нас сфотографировал. Лена переводила мне городские новости из местных газет, выложенных для посетителей. Кажется, в разделе «Происшествия» было что-то про украденную коляску и пропавшую собачку. Лена прекрасно читала по-английски, по-немецки (я страшно ей была благодарна, что она прочитала мой немецкий роман, мне было очень неловко взваливать на нее чтение прозы на чужом языке; прочитала в рукописи, книжка вышла еще через полгода и почта ее так и не доставила за два месяца, которые были Лене еще отпущены), по-французски, по-итальянски. По-моему, могла читать латинские тексты. Я сейчас, когда многие вспоминают Лену, несколько раз наталкивалась на пожимание плечами, как это, она вроде бы переводила французские / английские книжки, а я с ней говорил/говорила, она с трудом могла связать несколько слов. Это чудовищно дремучий взгляд на вещи. Я много раз замечала, что чем человек филологически девственнее, тем менее он снисходителен к ошибкам, которые делают люди, говоря на иностранном языке. У Лены было пассивное владение языками, но действительно очень хорошее. В Ленином детстве Дина Морисовна приглашала для нее учителей. Это вообще была редкость в ее поколении и в ее кругу (я имею в виду в кругу писателей, не являющимися профессиональными германистами, романистами, латинистами). У нее не было никакой практики. Она впервые попала заграницу в 40 лет (если среди моих читателей есть настолько молодые люди, что они не знают, почему, пусть спросят своих родителей). И она всегда читала на этих языках. А после Америки она легко говорила по-английски.

В соборе Святого Петра она сразу подвела меня к надгробию Кристины Шведской (шведской королевы, отрекшейся от короны и принявшей католичество, ее сильно романтизированный и незабываемый образ создан Гретой Гарбо) и долго про нее рассказывала, говорила, что хочет о ней написать, ищет материалы. Мы потом нашли для нее хорошую биографию по-английски, я мечтала, чтобы она написала про Кристину Шведскую «маленькую поэму». Но она, вероятно, потеряла интерес к этой теме. А книжка, наверное, пропала при пожаре.

Когда я прочитала один раз в ее письме «…и к Вам, Оля, я тоже испытываю чувства старшей сестры», я даже удивилась, почему «старшей». Нет, я всегда относилась к ней с почтением и никогда не теряла чувства дистанции, но ощущение от ее физического возраста у меня всегда было такое, что она совсем юная. Это, конечно, не передается фотографиями.

Однажды утром я проснулась с желанием написать Лене письмо, не просто как мы с Олегом и Лена иногда чуть ли не каждый день обменивались короткими электронными записками, просто для подтверждения того, что мы друг о друге помним, а написать ей что-нибудь более существенное, написать, как она прекрасна. Я написала. А вечером Лена говорит моей маме: „Оля написала мне такое замечательное письмо. Я читаю и думаю, что это она мне на день рожденья. Думаю, сейчас дочитаю до поздравленья. А поздравленья — нет!“ Мама сразу позвонила мне. Оказывается я (в первый раз в жизни!) — забыла. Я спохватилась и стала звонить.

Я хотела отобрать что-нибудь из писем Лены, но я не могу, мне больно их вынимать из нашей живой переписки и придавать им архивные черты. Когда-нибудь я это сделаю, но не сейчас.

Когда я говорю, что люблю Лену, как сестру, то это не образ. Просто за двадцать пять лет (чуть меньше? Лена бы помнила) нашей дружбы отношения стали почти семейными. После пожара Лена несколько месяцев жила у моей мамы, пока ремонтировали ее квартиру. Странно, я ничего не знаю об этом времени. Жила и жила. Действительно, как сестра.

После пожара Лена оказалась на улице, без вещей, с выгоревшей и затопленной пожарными квартирой, без каких-либо практических жизненных навыков (пока была жива Дина Морисовна, она кое-как брала на себя видимую сторону жизни, хотя тоже была человеком абсолютно непрактичным, живущим театром и практически живущим в театре). Один издатель и вообще деловой человек взялся Лене помочь и привел ей нелегальных рабочих из Таджикистана, которые для него как раз что-то ремонтировали. Считалось, что они сделают хорошо и недорого. Они поселились у Лены надолго, что-то делали, когда освобождались от других работ (в том числе и у вышененазванного), требовали чудовищное количество денег, делали все очень плохо. Потом пришлось нанять еще кого-то, кто все доделал и что-то переделал. Про насылателя таджиков Лена говорила «он меня разорил» (на этот ремонт ушла почти вся премия «Триумф»). Про самих таджиков — что они были трогательные, несчастные, странные. Что они как платоновский народ джан. Когда я говорю, что Лена была непрактичным человеком, я чувствую в этом какую-то неправду. Сейчас вдруг я поняла — почему. У Лены был трезвый практический ум, но он ей нужен был для другого. Она переправляла его в видимую сторону жизни колоссальным усилием воли, мужественно делала все, что было необходимо, отдавала видимой стороне жизни ровно столько сил, сколько было необходимо. Но не больше. То есть, что я хочу сказать: бывают непрактичные люди, которые свой бытовой идиотизм оправдывают своей отрешенностью от мира или еще как-нибудь. У Лены не было бытового идиотизма. Если бы она вложила в видимую сторону жизни те усилия, которые ей нужны были для поэзии, она могла бы купить все футбольные клубы мира (она очень любила футбол). Когда мы были осенью 2008 года в Петербурге, мы почти каждый день заходили к Лене, и мне очень понравилось у нее. Было очень уютно. Был Хока, японский хин, похожий осанкой на сидящую выпятив грудь птицу, а мордочкой на Павла I., одного из любимых Лениных исторических персонажей. А когда он радостно прыгал, встречая гостей, то на колибри. Были замечательные друзья, которые были с Леной до конца. Кирилл Козырев, про которого Лена сказала в больнице, что он ее брат, чтобы с ним разговаривали врачи, как с родственником, он и стал, мне кажется, ее братом. На все это страшное время. «И сейчас» (ниже будет понятно, что значит «и сейчас»). У Лены много раз менялся круг друзей. Поэтому даже очень близкие ей люди из разных эпох ее жизни часто не знакомы друг с другом. Я всего один раз в жизни видела Игоря Бурихина. Один раз видела Ольгу Седакову, и то до нашего знакомства с Леной. Один раз — Татьяну Горичеву. Никогда — Юрия Кублановского. Сейчас мне это странно.