Собрание

― Случайно встретить Топорова у «Сайгона» ― это всё равно что случайно встретить на Московском вокзале проститутку!

Поэтические посиделки он ненавидел настолько, что, когда к Лене приходили братья и сёстры по несчастью, прятался на всё время визита в платяном шкафу.

Иногда, впрочем, вырывался оттуда и выгонял из квартиры Дины Морисовны Шварц (пожизненной главной помощницы легендарного режиссёра Товстоногова) всю захмелевшую в основном от стихов шатию-братию.

Чаще, правда, гостей выгоняла сама буйная во хмелю Елена.

Какое-то время она училась на филологическом факультете университета, но сбежала оттуда, затерроризированная преподавательницей физического воспитания (заслуженным мастером спорта по лыжам, олимпийской чемпионкой!), на театроведческий, который в конце концов более-менее благополучно закончила.

Нигде никогда не служила, но литературных и театральных приработков не чуралась.

Уже в 2003 году, получив огромную по тем временам премию «Триумф», с извинениями вернула мне в «Лимбус» заказанный и непереведённый роман, но уже через пару месяцев вновь попросила переводной работы и без увлечения, но вполне профессионально занялась ею.

Сразу вслед за «Триумфом» у неё в квартире произошёл пожар, не пощадивший и соседского жилья, ― и 50 тыс. долларов от Березовского в этом огне сгорели.

«Триумф» организовал Андрей Вознесенский ― честь и хвала за это. С ним и с Беллой Ахмадулиной Елена Шварц в какой-то мере дружила. В родном городе то дружила, то ссорилась, то вновь начинала дружить со всеми мало-мальски значащими и, увы, многими ничего не значащими любителями сочинять в столбик и в строчку.

Кулуарная слава её в 1960―1970-е была велика, но несколько двусмысленна. В андеграунде, как это ни странно, существовал свой мейнстрим ― и стихи Елены Шварц, при всём её несомненном таланте, в него не вписывались.

Существовала (что как раз понятно) своя чёткая иерархия, а Елену, вслед за Иосифом Бродским и едва ли не наравне с ним, из иерархии ― видимо, для сохранения внутренних пропорций этого костерка амбиций ― вывели. Да и она сама держалась подчёркнуто наособицу.

Потом были прорыв к зарубежным публикациям, пресловутый «Клуб-81» (и альманах «Круг», куратор которого напечатал маленькую подборку стихов Елены в обмен на постановку собственной пьесы на Малой сцене у Товстоногова), перестройка, новый брак и новый развод, смерть Дины Морисовны…

Помня и любя раннюю лирику Елены Шварц, я долгое время относился несколько скептически к её зрелому творчеству. Лишь сборник «Песня птицы на дне морском» (1995) с ключевым образом пифии открыл мне глаза на то, что мы имеем дело с поэтом того уровня, на котором (по слову того же Бродского) любые иерархии становятся бессмысленными.

1994

В 1990-е стихи Елены Шварц много печатали: в «Пушкинском фонде» у Геннадия Комарова практически ежегодно выходило по сборнику, а в «ИНА-Пресс» у Николая Кононова вышло двухтомное «Избранное»; она ездила по свету с поэтическими выступлениями; на Западе по её творчеству защищали первые диссертации.

Однако вне круга (вернее, кружка) обожателей, вне уже начавшей складываться сугубо поэтической тусовки её, можно сказать, не знали.

Когда, в самом конце десятилетия, я, заручившись поддержкой земляка Михаила Золотоносова, предпринял попытку присудить ей большую премию Аполлона Григорьева, выяснилось, что остальные члены жюри стихов Шварц просто-напросто не читали. Не читал даже председатель жюри Сергей Чупринин, в «Знамени» у которого она к тому времени уже не раз напечаталась (а с тех пор стала печататься ещё чаще).

Умер Лев Лосев. Под обаянием этого поэта находилось целое поколение тех, кто пришёл в литературу в самом конце 90-х. Тогда казалось, что только так можно писать после Бродского: иронично, умно, на разные голоса. Не навязывая «мятущейся ауры поэта» читателю.

И даже «Триумф» не изменил столь печального положения дел. Буквально за неделю до присуждения этой премии в «Лимбусе» вышел сборник малой прозы и эссеистики Елены Шварц ― и прекрасно помню, с каким скрипом расходился (да так в итоге и не разошёлся) тираж в тысячу экземпляров.

Елена Шварц много и по-прежнему прекрасно писала и в 2000-е (хотя всё же пик её творчества, а точнее, второй пик пришёлся на 1990-е) и оставалась, как принято говорить, культовым автором всё в той же, распространившейся на обе столицы и на всемирную черту новой оседлости, тусовке.

Но в тусовке бесконечно девальвировалось и макабрически извратилось и само понятие «культовый автор». С некоторых пор ― в полное отсутствие стороннего читателя ― все объявили друг друга культовыми. В крайнем случае через одного.

А Елена ― как та самая олимпийская чемпионка, от которой она когда-то, первокурсницей, с поразительной прытью улепётывала по коридорам филфака под грозный крик «Шварц! Шварц! Стой! Кому говорят! Шварц!» ― никогда не признавала никакого места, кроме первого, и никакой медали, кроме как наивысшей пробы.

При всей актуальности и даже авангардности своей поэтической манеры, вобравшей в себя сюрреалистическую метафорику, «зыбкий метр», новую античность, «китайщину» и парадоксальное жонглирование высокой и низкой лексикой, Елена Шварц была поэтом романтического, точнее, даже байронического склада ― поэтом, ни соперников, ни равных соратников у которого не может быть по определению.

Кроме Бога, с которым можно, свидетельствует Ветхий Завет, помериться силами, пусть ты и потерпишь поражение в этой борьбе.

Кроме смерти, которая всё равно возьмёт своё.

Сон и смерть слывут братом и сестрой.

Кроме ― о Господи, я помню её четырнадцатилетней! ― старости.