Черная метка

– Лежи спокойно! Не дергайся, пока мы не убедимся, что с тобой все в порядке.

– О Господи! Вот дерьмо! Я весь измазался этой дрянью! – вопил он в панике.

– У тебя где-нибудь болит?

– Господи Исусе, меня сейчас вырвет. О Боже! О Господи!

Марино вскочил и, отбрасывая коробки, бросился к выходу. Я услышала, как его рвет. Он застонал, и его снова вырвало.

– Сейчас ты почувствуешь себя лучше.

Марино рванул свою белую рубашку так, что полетели пуговицы. Давясь и задыхаясь, он стягивал рукава, торопливо разделся до майки, свернул в комок то, что осталось от формы, и швырнул за двери.

– А что, если у него СПИД? – Голос Марино звучал как набат в ночи.

– Ты не заразишься СПИДом от этого парня.

– К черту! – Он опять чуть не подавился рвотой.

– Я сама могу закончить работу.

– Дай мне только пару минут.

– Почему бы тебе не найти душ и не помыться?

– Ты никому об этом не скажешь, – предупредил Марино, и я поняла, что он имеет в виду Андерсон. – Интересно, что они будут делать с этим месивом?

– Перевозка еще не подъехала? – спросила я.

Он поднял рацию к губам.

– Черт! – Он сплюнул и опять судорожно сглотнул.

Яростно вытер рацию о штанину, закашлялся, старательно собрал слюну и снова сплюнул.

– Я – Девятый, – произнес он, держа рацию за полметра от лица.

– Слушаю, Девятый.

Диспетчером оказалась женщина. Я уловила теплоту в ее голосе и удивилась. Диспетчеры полиции и операторы службы спасения почти всегда оставались невозмутимыми и не выказывали своих эмоций независимо от срочности или сложности дела.

– Десять пять для Рене Андерсон, – продолжал Марино. – Не знаю ее позывного. Передайте, что нам хотелось бы увидеть здесь труповозку.

– Девятый, вы знаете название службы перевозки?

Марино отключился от эфира и обратился ко мне:

– Эй, док, как название службы?

– "Кэпитал транспорт".

Он передал название, добавив:

– Диспетчер, если она на десять два, десять десять или десять семь или если нам нужно десять двадцать два, дайте мне знать.

В рации раздалась канонада включаемых и выключаемых микрофонов: это патрульные полицейские выражали свое удовольствие и подбадривали Марино.

– Десять четыре, Девятый, – сказала диспетчер.

– Чем ты заслужил такую овацию? Я знаю, что "десять семь" – это "в данное время недоступен", но что значит остальное?

– Я попросил, чтобы она дала мне знать, если с Андерсон будет отсутствовать связь или если мы должны будем послать ее к черту.

– Неудивительно, что она так тебя любит.

– Она кусок дерьма.

– Кстати, не знаешь, что случилось с оптоволоконной насадкой? – спросила я.

– Она была у меня в руке.

Я нашла ее там, где Марино упал и сшиб коробки.

– А что, если у него СПИД? – опять начал ныть он.

– Если ты намерен о чем-то волноваться, подумай лучше о грамотрицательных бактериях. Или грамположительных: клостриды, стрептококки. Это в том случае, если у тебя имеются открытые раны, в чем я сомневаюсь.

Я присоединила один конец насадки к щупу, другой – к питающему устройству и затянула винты. Он меня не слышал.

– Чтобы кто-то подумал, что Марино треклятый гомик? Да я лучше застрелюсь, честное слово.

– Ты не заразишься СПИДом, Марино, – повторила я и снова подключила прибор. "Люма-лайту" нужно было разогреваться по крайней мере четыре минуты, прежде чем прибор сможет работать в полную мощность.

– Вчера я откусывал заусеницу, и у меня пошла кровь! Это открытая рана!

– Разве ты не в перчатках?

– Если заражусь какой-нибудь дрянной болезнью, я убью эту маленькую ленивую стукачку.

Наверное, он имел в виду Андерсон.

– Брей тоже свое получит. Я найду способ!

– Марино, успокойся.

– Что бы ты сказала, если бы сама вляпалась в это дерьмо?

– Не припомню, сколько раз это со мной случалось. Что, по-твоему, я делаю каждый день?

– Наверняка не валяешься в смертельно опасной жиже.

– Смертельно опасной?

– Мы ничего не знаем об этом парне. Что, если у них в Бельгии есть смертельные болезни, которые у нас не лечатся?

– Марино, успокойся, – повторила я.

– Нет!

– Марино...

– У меня есть причина для огорчений!

– Тогда уходи. – Мое терпение иссякло. – Ты мешаешь мне сосредоточиться. Ты мешаешь во всем. Поди прими душ и выпей пару стаканчиков бурбона.

"Люма-лайт" был готов, и я надела защитные очки. Марино молчал.

– Я остаюсь здесь, – наконец сказал он.

Я сжимала оптоволоконную насадку как паяльник. Яркий пульсирующий луч синего света был шириной с карандашный грифель. Я стала сканировать очень маленькие области.

– Что-нибудь есть? – спросил Марино.

– Пока ничего.

Он подошел поближе, липко чавкая бахилами, пока я медленно, дюйм за дюймом, обследовала места, куда не могло добраться освещение софита. Наклонила тело вперед, чтобы проверить поверхность за спиной, потом провела лучом между ногами. Проверила ладони трупа. "Люма-лайт" мог обнаружить такие выделяемые человеком жидкости, как моча, сперма, пот, слюна и, конечно, кровь. Но его свет опять ничего не обнаружил. Шея и спина уже болели.

– Голосую за то, чтобы признать его умершим до того, как он сюда попал, – заявил Марино.

– Мы узнаем гораздо больше, когда доставим его в морг.

Я выпрямилась, и пульсирующий луч высветил угол сбитой Марино коробки. Зеленым неоновым светом вспыхнула черта, напоминающая нижнюю часть буквы Y.

– Марино, посмотри сюда.

Буква за буквой я осветила написанные от руки французские слова. Они были высотой сантиметров десять и отличались странной квадратной формой, как будто их писала машина, а не живой человек, прямыми мазками. До меня не сразу дошло, что они означали.

– "Bon voyage, le loup-garou", – прочитала я.

Марино наклонился вперед, дыша мне в волосы:

– Счастливого пути... а что такое "loup-garou"?

– Не знаю.

Я тщательно изучила коробку. Верхняя ее часть промокла, нижняя оставалась сухой.

– Отпечатки пальцев? Ты видишь их на коробке? – спросил Марино.

– Я уверена, что отпечатков здесь полно, но ни один не виден.

– Думаешь, тот, кто это написал, хотел, чтобы кто-то еще нашел надпись?

– Возможно. Это какие-то флюоресцирующие несмываемые чернила. Отпечатки найдем позже. Коробку направим в лабораторию, и, кроме того, нужно собрать с пола волосы для анализа ДНК, если он понадобится. Потом сфотографирую это место, и мы уходим.

– А пока можно собрать монеты, – сказал Марино.

– Можно, – ответила я, вглядываясь в открытый проем контейнера.

Кто-то смотрел на нас. Человек был освещен со спины ярким солнцем на фоне ясного неба, и я не разобрала, кто это был.

– Где техники-криминалисты? – спросила я Марино.

– Понятия не имею.

– Черт их побери!

– В чем дело?

– На прошлой неделе было два убийства, и дела шли совсем по-другому.

– Ты не выезжала ни на одно из них, откуда тебе известно, как шли дела? – поинтересовался Марино.

– Выезжали мои сотрудники. Если бы возникли проблемы, они доложили бы мне.

– Только в том случае, если бы проблема была очевидной, – парировал он. – А проблемы наверняка не было, потому что именно это первое дело Андерсон. И теперь она очевидна.

– Как так?

– Брей продвигает нового детектива. Кто знает, может, она сама подкинула этот труп, чтобы ей было чем заняться.

– Она сказала, что это ты посоветовал обратиться ко мне.

– Точно. Вроде как мне некогда этим заниматься, поэтому я сваливаю все на тебя, чтобы ты потом на меня дулась. Она просто врунья.

Через час мы закончили. Вышли из зловонной темноты и вернулись на склад. Андерсон стояла в соседнем пролете и разговаривала с начальником следственного управления Элом Карсоном. Я догадалась, что это он заглядывал в контейнер. Не говоря ни слова, прошла мимо нее, поздоровалась с Карсоном и выглянула на улицу, чтобы посмотреть, приехала ли перевозка. С облегчением увидела двух мужчин в комбинезонах, стоящих рядом с синим фургоном и разговаривающих с Шоу.