Страница 5 из 82
Подумав, открыл в машине окно.
Воздух был хорош.
И разве не заслужил деловой человек, который кормит полторы сотни народу, этого скромного блага — расслабиться в мягком кресле и, вдыхая свежайший деревенский воздух, закусывая его вкуснейшим бутербродом, полистать глупейший журнал с очень красивыми картинками?
Блаженство, подумал Вишняков. Главное — насладиться этими минутками до отвала. Хорошо бы еще и мозги отключить. Они ведь тоже в отдыхе нуждаются…
Но мозги просто не умели бездельничать.
Они выцепили в непривычном шумовом фоне звуки, близкие сердцу… а может, и не звуки, а некую ауру, окружающую все, за что плачены большие деньги. Аура эта приближалась, но не равномерно, а рывками. Вишняков поднял глаза от журнала и увидел, как из-за поворота возникает тускло-серебряная морда джипа.
Джип «чероки» притормозил, постоял и со скоростью пешехода двинулся дальше. Водитель, незримый за тонированными стеклами, что-то искал. Наконец машина добралась до лужи.
Эту царственную лужу Вишняков обнаружил на подступах к Клоповой фазенде и порадовался, что не придется ее штурмовать. А джип, что появился с другой стороны, оказался перед водной преградой, преодолевать которую надежнее всего на понтоне.
Хозяин вышел из дорогой машины, оказавшись Адлером-младшеньким.
Юноша был не в костюме, а в курточке и черных штанах. Он обошел лужу по высокой обочине и остановился, пытаясь разглядеть через забор соседский двор. А потом направился к территории Клопа.
Пес, честно охранявший двор, кинулся на чужого с лаем. И замолк. Брехнул еще пару раз, но как-то неуверенно.
Вишнякову показалось, будто юноша что-то сказал псу, но поручиться не мог бы. Впрочем, когда Адлер-младшенький взялся за ручку калитки, пес опять яростно его облаял.
Вишняков вышел из машины и направился к юноше.
— Добрый день. Вот где встретились.
Тот обернулся.
— Добрый день, Борис Андреевич. Не подходите, он действительно кусается. Но, если я не ошибаюсь, туда можно проникнуть иначе.
— Вы тоже ищете Колопенко?
— Кого?
Вишняков открыл рот — и заткнулся. Он помнил: Клопа назвали Клопом по фамилии, но имя, имя? Только вчера всплывало! Рыжая Алка — ее имя, наоборот, не погасло, зато длинная и неудобоваримая фамилия выветрилась напрочь. Теория, по которой только нейтральное имя имело шансы на успех, торжествовала.
— Деятеля одного по фамилии Колопенко. Вот я, скажем, сюда ради него приехал, это его дом.
— Нет, я такого не знаю, — ответил Адька-Адлер. — Я просто жил тут когда-то, и мне интересно, что теперь, в этом доме. Собака вон та же самая.
— И давно жили?
— Трудно сказать. Не помню.
— Похоже, там никого нет, — сказал Вишняков. — Зря бензин жгли.
— А по-моему, кто-то в доме есть. Надо зайти с другой стороны, огородами.
— Собака нас все равно не пустит.
— Собака привязана по-умному. Вдоль забора трос наискосок, по тросу ходит кольцо, от кольца — другой тросик, к поводку. Собака контролирует площадь в тридцать четыре с половиной квадратных метра…
— Откуда такая цифра?
— Я считал. Тогда это была трудная задача, мне только-только объяснили про площадь круга, и я путал радиус с диаметром…
Он пошел вдоль забора, Вишняков — следом. Дом оказался угловым. От улицы отходил очень узкий — еле протиснуться старому «запорожцу» — переулок длиной метров в двадцать, утыкавшийся в лужайку. На лужайке подбирала последнюю живую траву черная коза.
— Вон там должна быть калитка, — сказал юноша. — Вы ведь знали папу?
— Да, знал, десять лет вместе отпахали.
— В какой школе?
— В восьмой, в Хлюстинском переулке.
— Почему они отправили меня сюда? — вдруг спросил Адлер-младший. — Ведь совсем маленьким отправили, я даже не могу их вспомнить. Я что, настолько им мешал?
Теперь Вишняков понял: этот хладнокровный мальчик просто хотел расспросить о Немке. И такой ли уж хладнокровный?
— Знаешь, сынок, я тебе без соплей скажу. Отец у тебя был со странностями. Понять, почему он так поступил, невозможно. Наверное, псих на него напал.
Да, именно так тогда и говорили: на Немку псих напал.
— То есть?
— Ну, представь ребенка, который чуть что — орет, ревет, ногами топает. У него уже усы, а он…
Точно, у Немки у первого усы выросли, к некоторой постыдной зависти мужской половины класса.
— То есть неуравновешенный?
— Можно и так сказать… С пол-оборота заводился. Потом, правда, стал поспокойнее. Но все равно — не от мира сего. Даже удивительно, что невесту себе нашел. Вполне вероятно, он тебя просто испугался. Он сам как ребенок, и вдруг — свой спиногрыз. Ну и отправили к бабушке с дедушкой.
— Да, если он был неуравновешенный — это похоже на правду…
— Ты что, никогда его не видел? — догадался Вишняков.
— Нет. Я поэтому хотел с вами встретиться. Я ведь даже не знаю, где его искать.
— Не ищи, — искренне посоветовал Вишняков. — У него, наверное, окончательно крыша съехала. Увидишь — не обрадуешься. Считай родителями тех, кто тебя вырастил, и точка. Так оно будет справедливо.
— Остается мама, — возразил юноша.
— Может, для тебя и лучше, что ты их не помнишь.
Вишнякову стало не на шутку жаль парня. Восемнадцать лет — и один. То-то к Маринке пристал — бессознательно ищет женщину постарше, ищет мамку. Но его воспитатели подвиг совершили! Немка же, как есть Немка, но с безупречной выдержкой, лаконичный, отточенный, строгий. Как из младенца с такой дурной наследственностью да еще уродившегося в психованного папочку, воспитать нормального парня, Вишняков не представлял.
— Может, и лучше.
— Слушай, а как тебя звать-то? Не по фамилии же все время…
— По документам я тоже Наум, но мне это имя не нравится. Ребята зовут Адиком, Адькой, даже Адольфом пробовали. Меня и Адольф устраивает.
Вишняков усмехнулся.
— Поменять имя — не такое уж дорогое удовольствие. Адик — это хорошо, но ты возьми чего попроще. Жить легче будет.
— Да, я заметил, — согласился юноша. И они улыбнулись друг другу.
Ребенок, убежавший из-под присмотра, попадает в мир, имеющий свойство застревать в памяти навеки. Мир случайный и запретный ярок, его линии остры, звуки внезапны.
Адька-Адлер нашел калитку, через которую улизнул однажды, но далеко не убежал — на лужайке паслась черная коза. Он пошел козе навстречу, она смотрела внимательно и дружелюбно. Мальчик обнял ее за шею и остался стоять, пока кто-то из взрослых его не обнаружил. Коза развернулась к взрослому рогами и долго не подпускала к мальчику — пока не пришла хозяйка, не отругала ее и, отвязав от колышка, не увела. И тут же мир померк.
Как там говорила Марина? Пастушья сумка, лютик, пижма? Цветущая малина? Все это было справа и слева, под ногами и над головой, все это раскрывалось навстречу. Но увели, но объяснили нелепость такого бегства, но дали новую книжку с картинками.
И вот сейчас он шел, узнавая лужайку, заборчик, калитку — калитку заколотили, но Адька-Адлер решил однажды разобраться с этим туманным пятном в биографии и, несколько раз хорошенько тряхнув, внезапно снял ее с петель.
Вишняков любовался им, сильным и ловким, уверенным в себе, идущим напролом. У малахольного Немки просто не могло быть такого сына. Немка сел бы под калиткой и куковал до голодной смерти.
Самому Вишнякову на родительском поприще повезло меньше — родилась дочь, как-то незаметно и непонятно росла, а потом жена потихоньку сказала: дело близится к свадьбе. Жена тоже, кажется, плохо понимала, что у них такое выросло. Девочка совершенно безболезненно оторвалась от родного дома и от папы с мамой ради своего мужчины и своего дома в Калифорнии.
О втором ребенке у них с женой и речи не было.
А теперь вот Вишняков понял, что надо же в его годы кем-то гордиться. И снова подивился Немке: идиот, должно быть, не осознает себя отцом сына, которым можно гордиться. Иначе бы хоть как-то возник на горизонте.