Изгнанники Земли

поднялся на горную цепь

лунных Апеннин».

— Ну, вот! — засмеялся Норбер Моони, указывая доктору на надпись на скале, — для того, чтобы увековечить здесь свое имя, наш милейший баронет покинул нас и доставил нам столько тревог!.. Теперь, вернувшись домой, мы, вероятно, застанем его уже в овчарне!.. Ну, кто бы мог думать, что он способен на подобный поступок пустого тщеславия?

Весьма довольные этим результатом своих поисков по крайней мере в том, что касалось сэра Буцефала трое исследователей пустились в обратный путь к обсерватории. С той высоты, на которой они теперь находились, им была видна самая прямая, как казалось, и ближайшая дорога и они решили избрать именно ее. Это было своего рода ущелье, ведущее прямо к кратеру Ретикуса, вероятно, русло какого-нибудь могучего широкого потока, который силой пробил себе здесь дорогу к морю. Здесь было и сравнительно прохладно, и тенисто, и, что еще того лучше, наши путешественники вдруг заметили, что они здесь слышат эхо своих шагов… Из этого Норбер Моони заключил, что в данный момент они находятся в полосе воздуха, более или менее нормального для них.

Молодой ученый поспешил тотчас же убедиться в этом, отказавшись на минуту от своего респиратора. Но ему пришлось почти тотчас же снова прибегнуть к нему. Воздух здесь был недостаточно плотен, чтобы им можно было дышать. Кроме того, и здесь не было заметно ни малейшего признака растительности… Значит, этот слой более сгущенного воздуха также являлся клочком атмосферы земного шара, уцелевшим на дне этого глубокого и тесного ущелья. Таков был, по крайней мере, вывод, к которому пришел молодой астроном. Немного погодя это предположение нашло себе подтверждение в том, что они наткнулись совершенно неожиданно на обломки одной из плавильных печей стеклянного завода, оторвавшейся, вероятно, от подошвы Тэбали и скатившейся в русло пересохшего горного потока.

Этот поток омывал когда-то подошву кратера Ретикус, а следовательно, теперь и пика Тэбали, так что следовавшие по его иссохшему руслу путники пришли к противоположному скату пика, по которому им и надлежало подняться к обсерватории. Они воспользовались этим случаем, чтобы осмотреть и эту сторону пика, и пошли той тропинкой, которая вела мимо места погребения Радамехского карлика. Вдруг они очутились лицом к лицу с такого рода зрелищем, какого они никак не могли ожидать.

Камень, которым был завален вход в могилу карлика, отделился, вероятно, во время катастрофы, вызвавшей перемещение пика Тэбали на Луну, и теперь тело покойного карлика лежало на виду в углублении скалы в том самом виде, как его поместили там воины Черной Стражи.

Норбер Моони и Виржиль инстинктивно отвернулись от этого зрелища и хотели уже было приподнять с земли камень, чтобы снова завалить им отверстие в скале. Но доктор подошел к телу карлика и принялся разглядывать его с чрезвычайным любопытством. Затем он вдруг нагнулся, взял руку покойника и с величайшим вниманием стал присматриваться к весьма приметной красноте на этой руке, красноте, которую, по-видимому, можно было приписать действию солнца.

Потом доктор поспешно достал из своего кармана записную книжку и быстро написал на ней следующие слова.

«Припек солнца на трупе!., это нечто неслыханное! право же, это уж слишком невероятно даже и для жителей Луны!» — и, обернувшись к своему спутнику, он с видимым волнением передал ему свою записную книжку.

Норбер Моони не без интереса прочел этот протест врача; конечно, к числу несомненных признаков смерти принадлежит и полнейшая невозможность заставить вздуться кожу мертвого под влиянием ожога. Между тем доктор, как бы желая добиться в этом деле ясности, достал из кармана свой стетоскоп, приложил его к груди покойника и стал внимательно слушать.

Но увы!.. Ведь на Луне не существует никакого звука. Доктор тотчас же вспомнил об этом и решил, что полнейшее отсутствие биения сердца еще ничего не доказывает при данных условиях.

Недолго думая, он обнажил тогда маленькую, тщедушную грудь карлика и нажал ладонью своей руки в область сердца.

Да, он не ошибся!., в этом нет ни малейшего сомнения!., слабая пульсация, правда, едва приметная, ощущалась под рукой.

И вот, прежде чем Норбер Моони и Виржиль успели сообразить, что, собственно говоря, намерен сделать доктор, они увидели, как их спутник нагнулся, схватил тело карлика на руки, точно шестимесячного младенца, и со всех ног бросился бежать со своей странной ношей по дороге к обсерватории.

Они последовали за ним, все еще недоумевая. Между тем доктор Бриэ только пробежал через круглую залу обсерватории мимо оторопелого, бессмысленно смотревшего на него Тирреля Смиса, Гертруды Керсэн и Фатимы, охваченных ужасом и омерзением и, вбежав в свою комнату, уложил карлика на свою собственную кровать. Не теряя даром ни минуты, он изо всех сил принялся растирать все тело покойника жесткой платяной щеткой и одновременно с этим вдыхать при помощи серебряной трубки, взятой из его несессера, воздух в легкие карлика, предварительно вытянув кончиком щипцов странного вида скорченный и скрюченный язык своего пациента.

Норбер Моони и Виржиль вошли следом за доктором в его комнату и с любопытством следили за всеми его манипуляциями.

Благодаря столь энергичным средствам, к немалому удивлению Норбера Моони и Виржиля, Радамехский карлик стал заметно оживать в руках доктора. На их глазах он стал дышать все глубже и глубже, подпрыгивал и корчился под грубым прикосновением жесткой щетки, красный, как вареный рак, кашлял, чихал, и наконец, раскрыл глаза и слабым голосом прошептал по-французски:

— Пить!

— Пить! Ах, хитрец! — воскликнул совершенно счастливый и сияющий доктор, — он просит пить! Виржиль, дайте нам по стаканчику доброго старого вина, — добавил он, обращаясь к Виржилю, весь красный и обливаясь потом. — Мы его вполне заработали!..

Норбер Моони между тем спрашивал себя, не во сне ли он видит все это. Но сомневаться не было решительно никакой возможности: Радамехский карлик, которого все считали умершим уже более двух недель, и которого вся черная гвардия, в полном ее составе, проводила в могилу, теперь тут, на его глазах, жив и здоров, дышит и говорит!.. Нет, это уже переходило за пределы возможных странностей, даже и на Луне! Уж не обладает ли эта наша спутница, чего доброго, способностью одарять новой жизнью земные организмы?.. Он положительно не знал, на каком предположении ему следует остановиться.

Доктор был теперь слишком занят и озабочен, чтобы к нему можно было обратиться с расспросами. Принявшись снова растирать своего больного все с тем же усердием, он дал ему вдохнуть чистого кислорода и влил в горло с полрюмки крепкого старого вина, затем, отхлебнув и сам полстакана разом, принялся утирать пот с лица с видом человека, весьма довольного результатами своих трудов.

— Ну, наконец, скажите же мне, что это за непостижимое явление, доктор? — воскликнул Норбер Моони, будучи не в силах долее сдерживать свое нетерпение.

— Это явление совершенно обычное, а вовсе не непостижимое! — засмеялся доктор Бриэ. — Ничего не может быть проще этого. Мы имеем перед собой самый обыкновенный случай каталепсии. Но, что всего важнее, эта каталепсия произвольная, умышленная, так сказать. Мне уже давно было известно, что некоторые фокусники и индейские факиры умеют достигать такого рода результатов, но я никогда еще не имел случая лично наблюдать подобных явлений. Вот почему данный случай так заинтересовал меня… Ничего более благоприятного для меня в этом отношении я не мог бы желать… Вот теперь вы сами свидетели, что этот субъект представлял собой все самые несомненные признаки смерти, и что он пробыл в могиле… сколько времени?., ну, по меньшей мере целых две недели!..

— Даже немного более, если не ошибаюсь! — отозвался Норбер Моони.

— Конечно, это много меньше, чем знаменитый цейлонский факир, которого наблюдал доктор Сирек, и который пробыл в земле шесть месяцев. Но надо, однако, быть справедливым: мы потревожили этого господина, а то, быть может, и он пробыл бы не только шесть месяцев, а, пожалуй, даже и целых шесть лет на том месте, где мы его нашли!