На острие иглы

– Отрадно, что твои мысли проникнуты тревогой о благе Ордена, Хаункас, но боюсь, ты излишне мнителен и подозрителен. Может быть, и не все у нас гладко, но не преувеличивай.

– Я преувеличиваю? Ну…

Я решил уже было забросить удочку. Взять да и передать весь разговор с итальянцем, показать, на что способны ради власти Мудрые. И у меня имелось доказательство – яд. Взять-то его я нигде не мог, поскольку по прибытии в монастырь меня тщательно осмотрели. Оставили только Жезл, поскольку он по своей природе не мог внушить никаких опасений, обладая магическим свойством отводить чужие глаза от себя и своего хозяина. Если бы аббат поверил мне, он разделался бы с итальянцем, а это было бы совсем не плохо. Ну а если даже не разделается, то в нем все равно будет тлеть озлобление против Долкмена, которое в нужный момент можно будет направить в выгодную для меня сторону. Когда я уже открыл рот, чтобы выложить все, меня что-то остановило. Будто в голове моей прозвучал чей-то голос: «Молчи!»

– Что ты еще хотел сказать, Хаункас?

– Все, что я хотел, сказано. Все, что нужно будет сделать, будет сделано. Поддержи меня, брат, и не пожалеешь ни ты, – я усмехнулся с долей наглого превосходства, – ни Люцифер, который, чувствую, избрал меня своим орудием.

Я отхлебнул из кубка Глупости, не было в вине никакого постороннего привкуса. Прекрасен был этот напиток, крепок и приятно туманил голову. Тепло побежало по моим жилам, на душе стало легко. Сегодня я опять избежал смерти. Гонец вроде не опасен. Да, мне везет. До ночи Черной Луны"еще восемь дней. Хватит ли моего везения на это время? Да и везение ли то, что происходит со мной? Иногда мне казалось, что кто-то охраняет меня. Кто? Уж не загадочная ли третья сила, о которой все уши прожужжал аббат.

– Карвен, – начал я, но аббат приподнял руку, жестом повелевая мне молчать. Он будто весь превратился в слух…

Мне тоже показалось, что откуда-то из-за стены доносится едва слышный шум. Карвен сделал знак пальцами – горбун бесшумно скользнул к стене, в которой была большая ниша, и исчез там. Затем донесся стук, и вслед за этим возвратился немой… Он был напуган, мычал и тыкал пальцем в стену.

– Пошли, Магистр – Аббат взял подсвечник.

За нишей были какие-то закутки, скрытая система ходов. Пламя свечи металось на сквозняке Слабый свет выхватил из темноты какой-то бесформенный мешок на полу. Я присмотрелся. Великий Боже. Это было тело с неестественно вывернутой головой

Горбун дрожал и нервно жестикулировал. Карвен перевернул тело на спину. Лицо убитого искривила гримаса ужаса. Я узнал его. Это был гонец.

– Твоя работа, Робгур?

Горбун испуганно замотал головой. И чего спрашивать? Ясно, что не он. Чтобы свернуть шею такому атлету, Нужно быть могучим воином, а не жалким, тщедушным уродцем

– Кто же убийца?

Горбун пожал плечами, и лицо его стало еще более напуганным.

– Куда он мог деться?

Горбун забарабанил ладонями по стене

– Этот монастырь изъеден туннелями и потайными ходами, – невозмутимо пояснил аббат. – Убийца скрылся в одном из них. Непонятно только, зачем было убивать гонца?

– И что гонец делал здесь? – прищурился я недобро.

– Похоже, подслушивал наш разговор

– Снова кровь, Карвен. Предчувствия не обманули меня. Коварство и недоверие плетут свои сети, в которых мы пытаемся все сильнее

– Интересно, что же все-таки хотел услышать гонец, шпионя за нами? Что хотел он выведать?

Что хотел он выведать? На этот вопрос при желании я мог бы ответить: он следил за мной! Он хотел убедиться, действительно ли я Магистр Хаункас. Лишь бы он не успел поделиться ни с кем своими подозрениями. Кто убил его? Может, в монастыре скрывается мой ангел-хранитель, каждый раз избавляющий меня от нависающей угрозы. Или просто непостижимый некто ведет свою непостижимую игру. Тогда хотел бы я знать, что эта игра сулит мне…

– Откровения Иоанна: «Явится тогда Изменник, которого именуют Антихрист. Вид лица его мрачен, волосы главы его остры, как стрелы, и обликом похож он на лешего. Правое око его как звезда, а другое подобно львиному. Уста его с локоть, зубы в пядь длинною, пальцы как серпы. Три года продлятся те времена. И сотворю три года, как три месяца, три месяца, как три недели, три недели, как три дня…»

Колдун читал эти строки на память, ни разу не запнувшись. Его хриплый голос преображал слова, придавал им новое звучание, и от этого становилось еще более жутко. Самое неприятное, что не так много времени, наверное, осталось до того дня, когда написанное начнет становиться явью.

– А вот что пишет об этом великий пустынник, забытый и презренный церковью, – сказал Орзак. – В отличие от иных слуг Христовых, видевших в конце этого мира воцарение царства Света, ему явились видения триумфа грядущей Тьмы. По нему Тьма воцарится до конца времен и не будет, кроме нее, власти на Земле.

Он прокашлялся и начал декламировать, тоже, конечно, на память,

"И обрушатся небеса. А Истина уйдет навсегда. И то, что было мерзостным и недостойным, станет вдруг в кривом зеркале Тьмы праведным, а праведное станет мерзким и недостойным. И врагом станет человек человеку. И рождаться будут люди лишь затем, чтобы быть преданными адскому пламени. И не останется более света, и править будет Враг человеческий. И не скроется ни одна душа от очей Его, ибо все будет на виду и не будет ни у кого ни от кого тайны. И поэты, и мудрецы будут восславлять его, пьющего кровь. И божественный облик человеческий изменится, и явится миру чудовища, кои множиться и пожирать будут друг друга в ненависти своей и своих детей пожирать тоже будут. И не будет этому конца. И скажут последние праведные, с тоскою от боли за мир Божий: «Пришла Тьма, и не будет во веки веков от нее спасения».

– Ты прекрасный чтец, – искренне оценил я искусство Орзака.

– Равно как и ты, прекрасный слушатель. Не очень-то привлекательная и довольно грустная картина, не правда ли, Хаункас? – колдун криво улыбнулся, обнажив большие острые зубы. – И стоит ли торопить приближение такого порядка – вот вопрос, который всегда волновал Орден. Особенно тех, кто приходил в него. Ведь как ни почетно быть слугой Тьмы, но никому не хочется быть поджаренным в адском пламени. Правда, Хаункас?

– Правда.

– Но на самом деле и откровения Иоанна, и слова забытого пустынника, и множество других предсказаний на эту тему – не более чем сказки. Они скорее плод фантазии, чем знания и истинного прозрения. Что будет представлять из себя наша планета, как будет выглядеть человечество, что здесь будет твориться после. сошествия. Его – неизвестно никому. Может, небо и земля поменяются местами Может, вновь будут уходить в океан континенты. Может, изменится течение времени или все станет с ног на голову. А может быть, не будет никаких наглядных внешних перемен. Ох, если бы знать это!

– Но тайна сокрыта столь глубоко, что проникнуть за ее покров не удавалось никому, – сказал я.

– Да, – взор колдуна стал каким-то туманным. – Ложь, что у этого мира не будет истины, красоты, очарования и даже морали. Они будут, но иные. Истина будет истиной силы, а не никчемного сострадания. Там каждый займет свое место: могучему будет воздано по могуществу его, а слабому-по слабости его. И это правильно. Это будет Земля, где хозяевами станем мы, и никому не придет в голову оспаривать наше первенство. Мощь, которая высвободится с Его пришествием, войдет в каждого из нас.

– Орзак, но мир ведь и так держится на силе. И слабому у нас отведено место по слабости, а сильному по силе его.

– Ты ошибаешься. Заповеди врага нашего сильны и порой стучатся даже в отданные Тьме души. Досадно мне было взирать на то, как в глазах твоих мелькнуло сострадание к той, что по ничтожеству своему призвана служить лишь материалом, мусором, глиной, на которых возвышается наш дворец. "Бойся, Хаункас! Впуская сострадание в сердце, ты открываешь его для врага Тьмы.