Мессалина

Фабий повернулся к Мессалине. Она, вся подавшись вперед, хлопала в ладоши от нетерпения.

— Кто твои любимцы? — спросил он ее.

— Зеленые, как и императора.

— Они имеют все шансы выиграть. У них выступает Евтих, а он, бесспорно, самый искусный возница нашего времени.

— Ты говоришь так, потому что он любимец цезаря, — вмешался в разговор Азиатик.

— Совсем не поэтому, — возразил Фабий. — Он все последние гонки выигрывал. Вот увидишь, он и теперь выиграет. Посмотри, у него в упряжке Этруск, который триста раз был победителем.

— Верно, но он уже стареет.

— Ему только шесть лет, а известно, что иберийские лошади самые выносливые.

Клавдий бросил на дорожку белый платок, и веревка, удерживавшая лошадей на старте, в тот же миг упала. Квадриги устремились вперед, подгоняемые криками зрителей.

Колесница Белых на повороте слишком прижалась к столбу, колесо ударилось о него и разбилось. Цирк огласился яростным ревом, перекрываемым воплями радости.

Евтих придержал лошадей, позволив сопернику обойти себя, и на повороте стукнул его колесницу. Казалось, он начал отставать, но на прямом участке догнал противника. Евтих по-прежнему шел вторым, когда кто-то из Зеленых упал с колесницы, потерявшей равновесие из-за поломки колеса. Мессалина, как и другие женщины, вскочила, прижав кулаки ко рту, но возница не растерялся и быстро обрезал вожжи, которые тянули его за скачущими лошадьми. Он мгновенно поднялся и отпрыгнул на обочину, чтобы не попасть под мчавшиеся следом упряжки.

На третьем круге Евтиху все еще не удавалось вырваться вперед. Находившийся в императорской ложе Калигула встал и, опершись о поручни, громко подбадривал своего любимца. Вскоре еще один соперник упал. Евтиху предстояло идти на риск. Щелкая хлыстом, заставляя его буквально плясать над гривами лошадей, он отогнал колесницу вправо, на предпоследнюю линию. В решающем усилии он нагнал белую квадригу и попытался обойти ее на повороте. Тесня квадригу в сторону, он, наконец, прижал ее к столбу. Ось хрустнула, и квадрига несколько раз перевернулась, увлекая за собой возницу, пассивно лежащего в пыли. Евтих пересек финишную линию под восторженные вопли зрителей, в едином порыве вскочивших со своих мест.

Выигравшая гонку колесница медленно объехала весь цирк и остановилась перед императорской ложей, откуда Калигула поздравил победителя. Затем император велел раздавать присутствующим монеты и лакомства.

— Видишь, я не ошибся, когда ручался за Евтиха, — сказал Фабий Азиатику. — Он почти проигрывал, и я не считаю вполне правильным то, как он прижимал колесницу соперника, а потом бросил ее на столб.

— Это честная игра, — со смехом заявил Фабий.

Повернувшись к Мессалине и Лепиде, он спросил:

— Могу я предложить вам что-нибудь попить?

— С большим удовольствием! — выпалила Мессалина прежде, чем мать открыла рот. — Такая жара и пыль, я умираю от жажды!

— Я пить не хочу, — сказала Лепида, когда Фабий и Мессалина уже встали. Она решила, что дочь будет чувствовать себя свободнее, если она оставит ее одну. — Но возвращайся к следующему заезду.

— Можешь не сомневаться, я не хочу пропускать такое зрелище, — сказала Мессалина, перешагивая через скамью, чтобы следовать за Фабием.

Остановившись у кирпичного прилавка, Фабий заказал два напитка — лимонный и медовый. Когда Мессалина подошла, он спросил:

— Эта женщина с тобой — твоя мать?

Кивнув, Мессалина уточнила:

— Она предоставляет мне достаточно свободы.

— Я вижу. Но ты не сказала, как тебя зовут.

— Валерия Мессалина. Мой отец — Марк Мессала Барбат. Моя мать — Домиция Лепида, дочь Домиция Агенобарба и Антонии Старшей, дочери Марка Антония и Октавии, сестры Августа.

Она выкладывала свою родословную с детской заносчивостью, гордо вскинув голову. Фабий широко раскрыл глаза от удивления:

— Клянусь Геркулесом, я знаю твоего отца! Но мне еще приятней познакомиться с его дочерью. Ты очень красива, Мессалина!

Он протянул ей терракотовый стаканчик с напитком и, пока она его опорожняла, сияющими глазами смотрел на нее. Когда она поставила стаканчик на прилавок, он взял ее за руки и спросил:

— Мне можно тебя поцеловать?

Удивленная такой просьбой, но польщенная тем, что солидный человек, консул, про которого все знали, что его высоко ценит император, ведет себя с ней не как с девчонкой, а как с желанной женщиной, Мессалина протянула к нему свое раскрасневшееся от зноя лицо и закрыла глаза. Его рот слегка коснулся ее рта, и тотчас она открыла глаза, почувствовав, что губы его удаляются. Мессалина позволила увести себя под свод арки, в густую и теплую тень. Она не пыталась высвободиться, когда он, прижав свои губы к ее губам, заключил ее в объятия. Близость сильного горячего тела, трепетные губы пробудили в ней необычное чувство наслаждения. Ощутив, как нетерпеливые мужские руки шарят в складках ее туники, она не испугалась и не оттолкнула их, а отдала им во власть свои еще не вполне оформившиеся грудь и бедра. Она обвила его шею руками, желая еще острее почувствовать его тело, вдавиться своей грудью в его грудь и ища его губы в каком-то лихорадочном забвении. Глаза ее были закрыты, и образ Валерия Азиатика представился ей.

Они не услышали трубного сигнала, возвестившего о новом заезде.

Глава III

ЖРЕЦ ХИЛОН

На Рим спустилась ночь. Горожане убрали с окон и балконов горшки с цветами — из опасения, что их украдут. Близость доходных домов, грязных и неблагоустроенных, где ютилось множество семей, доставляла неудобства владельцам богатых особняков, никогда не отваживающихся выходить из дому ночью без сопровождения вооруженных рабов с факелами. Эта безлунная апрельская ночь была особенно темной. Но ночного шума на улицах не убавилось: именно к середине ночи, в пору, именуемую безмолвием, движение в городе становилось наиболее оживленным. Согласно повелению цезаря, повозки, на которых в город доставлялись всевозможные грузы, могли ездить только ночью, днем въезд в Рим из-за узости городских улиц и царящей на них сутолоки был воспрещен. Слышались то скрип телеги, тяжело груженной камнем или деревом, то брань возчика, сломавшего колесо об угол дома при повороте в слишком тесную улочку, то крики речников на Тибре. Они разгружали баржи, груженные в порту Остии годовым запасом пшеницы из Египта и Византии, винами из Испании и Греции, галльскими шерстью и деревом и дорогими товарами с далекого Востока, кои доставлялись длинными караванами или судами, ежедневно отплывающими из портов Красного моря в Аравию, Индию, Золотой Херсонес.

Два женских силуэта, в темных плащах, и шедший впереди них раб с мечом и потайным фонарем появились на Бычьем рынке. Ночные стражи из городских когорт приблизились к запоздалым прохожим и осветили их факелами: одна из женщин походила на богатую римскую матрону, другая была юной девушкой.

— Женщины, — обратился к ним главный страж, — вы бы поторопились вернуться домой, время позднее.

— Вот еще, — язвительно отвечала матрона, — я сама знаю, куда мне идти, а ты видишь, что со мной сильный и хорошо вооруженный раб.

— Дело твое, — сказал страж и пошел своей дорогой.

Несмотря на уверение матери, Мессалина отнюдь не чувствовала себя на темных улицах в безопасности и не понимала, почему Лепида не взяла с собой побольше рабов, чтобы те несколькими факелами освещали им дорогу.

Дважды в месяц Лепида отправлялась в храм Мифилесета, где совершались непристойные обряды в честь бога Приапа в его азиатском облике. Там бывали женщины из лучших римских семей, которых также можно было увидеть на празднествах в честь Благой богини, справлявшихся в богатых патрицианских домах, но без участия мужчин. Жрец Хилон восстановил старинный храм Приапа, расположенный на склоне Яникула, близ Аврелиевой дороги, и посвятил его Мифилесету: восточные божества почитались в Риме гораздо больше, чем италийские. Сказывали, что культ этого сирийского бога восходит к Маахе, правившей Иудейским царством в период несовершеннолетия своего сына Асы и поклонявшейся божеству в дубраве неподалеку от Иерусалима. Став царем, Аса разрушил святилище и сжег статую божества возле потока Кедрон, однако сам культ сохранился, и Хилон привез его с Востока. Об этом жреце говорили, что он знал восточные секреты сладострастия и мог сделать плодовитыми бесплодных женщин и мужчин.