Страница 97 из 100
Замечу, кстати, что визионерство в той или иной мере вообще было свойственно Лангам. Михаил Максимилианович, которого я звала за его необычайную духовную озаренность Крылатым (и так, с моей легкой руки, стали называть его все, знавшие его), мог, к примеру, говоря по телефону, изумить своею незримого собеседника деловой ремаркой: «Вы ищете спички? Они сзади Вас!» – после чего убедившийся и правоте Крылатого собеседник на некоторое время терял дар речи…
Сейчас, конечно, когда только ленивый не становится экстрасенсом, а то и «потомственным колдуном», подобные вещи уже никого не удивляют. Но не забудьте, речь идет о временах «железного занавеса», когда принято было считать, что ничего подобного «не может быть, потому что этого не может быть никогда». Ланги впервые приоткрыли мне другие возможности человека, иные миры и масштабы. Мы тогда и о докторе Швейцере-то знали разве что смутно, понаслышке. А Михаил Максимилианович был его другом, если не сказать духовным братом… Он и жил по таким же заветам глубочайшего аристократического демократизма. На первый взгляд это покажется вещью несовместной: или аристократ, или демократ! Но в том-то и был секрет притягательности Михаила Ланга, что он мог на равных беседовать с носителями самого рафинированного интеллекта и с самым «простым» электриком, или маляром, или санитаром в госпитале. Ставлю «простым» в кавычки, потому что Крылатый был убежден: простых людей вообще не бывает. Он обладал особым талантом – открывать скрытые таланты в других. Он был большим знатоком японской культуры, проникал в тайны Тибета, писал удивительно глубокие стихи на английским языке (два из них, переведя, прислала мне как-то Мария Николаевна), он видел духовными очами многое, незримое для других, – и при том был истинно прост в общении и тем притягивал людей, как магнит.
Какую пару составляли они с Марией Николаевной! Она с гордостью говорила, что он называл ее своим духовным близнецом, «более, чем Ланг». Как жили они интересами друг друга!.. Оба мечтали вернуться на Родину навсегда. Но, увы, Михаил Максимилианович не дожил до этого дня. А Марии Николаевне в 1975 году удалось-таки вернуться в город своего детства – Санкт-Петербург, тогда Ленинград. Последние годы ее жизни – а умерла она в 1980 году – Мария Вега жила в Доме ветеранов сцены, где она еще в первый приезд навещала своих «дорогих колдунов», Икара и Клевера… Почему не Москва, а ленинградский ДВС? Конечно же, не случайно! Ведь ДВС был когда-то основан знаменитой русской актрисой Марией Григорьевной Савиной, крестной матерью маленькой Муси Волынцевой, много позже взявшей себе имя звезды, Веги. Как хорошо знала Муся всю обстановку знаменитой «савинской гостиной», сколько раз поверяла своей крестной матери свои первые стихи!..
Но тут самое время приступить к биографии Марии Веги. Ведь звездою так сразу и просто не становятся, этому предшествовал долгий путь, причудливый и извилистый, прекрасный и трагический, и во всем – неповторимый. Жизнь, поистине, длиною в Млечный путь!
Итак, с чего же всё началось?
Мария Волынцева, Муся, родилась в северной столице 15 июня 1898 года, на стыке двух веков. Сероглазая и, по-видимому, очень талантливая ее мать была певицей. Но, как мы уже знаем, девочке было запрещено вспоминать о ней, когда та таинственно «исчезла». Отчего, почему? Что заставило молодую женщину покинуть свою маленькую дочь, навсегда оставить мужа?.. Романтическое увлечение, приверженность сцене, мятежность непонятой натуры?
О, эта женщина,
Такаяже, как все:
Рот полумесяцем,
И невеселый смех,
И смутных крыльев проблески,
Но внизвлекущий страх.
Ивечно поиски
Впотьмах, впотьмах.
Так много позже, в 1933 году, напишет о матери Мария Вега. Конечно же, не думать, не тосковать о ней она не могла, думала всю жизнь. О той, что «лететь заставила, /Сама – сгорев». И завет матери «Вспыхни заревом, птенец мой, полетев!» – выполнила, отдав всю жизнь искусству.
Тут семейная тайна. А тайнам лучше оставаться тайнами. Так, по крайней мере, считал отец Муси – отставной офицер, человек по-своему тоже весьма одаренный. Он прекрасно рисовал (кстати, этот талант достался и дочери…), а математику не только досконально знал, но делал в ней свои открытия. Иногда увлеченно пытался поделиться ими с маленькой дочерью, но, встретив ее недоуменный взгляд (считать Мария Николаевна не умела никогда – ни в детстве, ни в старости), спохватывался: «Ах, Боже ты мой, с кем я об этом говорю!» Что до стихов, тут офицер Волынцев был откровенно «не силен» и честно признавался, что никогда не мог одолеть «Онегина». Впрочем, одно «произведение» своей малолетней дочери он все же по-своему весьма оценил и нередко цитировал, неизменно вызывая смех и рукоплескания публики. Это была маленькая «поэма», которую Муся торжественно преподнесла «Дорогому Папи на мои одиннадцать лет» (орфографию сохраняю авторскую). Текст звучал возвышенно и одновременно забавно – так сказать, державинская ода, «переведенная» на детский язык:
Повсюду видно Бонапарта,
Иль в шляпе, или в сюртуке,
В его руках, конечно, карта,
Сраженье будет при реке.
И вдруг французы победили,
Никто не понял, почему
Всех немцев наповал убили,
Живых же бросили в тюрьму.
Шутки шутками, но, между прочим, именно отец помог уже взрослой дочери в Париже выбрать себе такой красивый и звучный псевдоним – Мария Вега. И, цитируя нелюбимого Онегина, тем самым «лучше выдумать не мог»!
Стихи все-таки звучали в доме, и частенько. Да и как могло быть иначе? Ведь девочка росла в артистической среде, две бабушки, и обе – известные тогда «актерки»! Одна, Мария Карловна Брошель, – балерина Мариинского театра. Другая, Александра Карловна, – драматическая актриса, блиставшая на сиене Александринки. Да еще и крестная мать – великая Мария Гавриловна Савина!.. И дядя – М. Н. Брошель, артист театра Сабурова.
Мария Карловна, «танцорка», не только танцевала, но и любила поэзию, особенно Апухтина, была знакома с Тургеневым. А были еще и тетки, нередко встречавшиеся со Львом Николаевичем Толстым… Как же, вырастая в такой среде, было не приобщиться к искусству с самого раннего возраста?
«География детства», благодаря разветвленному родству, тоже оказалась достаточно широка: не только Санкт-Петербург, но и Москва с ее золотыми звездами на синих куполах, и Орел с «Дворянским гнездом», и Калуга с пышными белыми зимами… Чувство России, в первую очередь благодаря этим детским впечатлениям, стало потом в поэзии Марии Веги неодолимым, как голос крови.
Была и дача «Раковина» на Черном море, в Гаграх, с армадами кораблей-ракушек, с необозримым Млечным путем, с любимым фиговым деревом… И это станет потом стихами.
Но все-таки еще даже до стихов был театр. Знакомство с ним произошло у Муси очень рано, и вскоре девочка почувствовала неодолимую тягу ко всему театральному. Придет время – и в Русском театре за рубежом с успехом будут поставлены пьесы Марии Веги «Великая комбинаторша», «Король треф», «Суета сует», «Ветер», причем талантливые декорации к ним она будет делать своими руками. Но даже эта радость серьезного сценического успеха не могла затмить воспоминаний о «дебюте» восьмилетней Муси, который состоялся в имении теткиных друзей. Муся Волынцева еще не писала пьес, но задумала инсценировку «Василисы Прекрасной» – и справилась с этим блестяще! Прежде всего, она вступила в тайные переговоры с садовником, и тот, польщенный тем, что ему открыли «ужасную тайну», притащил ночью (!) в усадьбу горшки с пальмами и олеандрами, т. к. нужен был «русский лес». И совсем не важно, что вместо черепов на частоколе вокруг избушки злодейки Яги красовались… странные бумажные шары с видными на просвет свечами сзади, и что публика, увидев их, начала непочтительно хохотать. Но зато, зато! Как вспоминает Вега: «В последнем акте, когда Баба-Яга исчезла и пошла зажигать бенгальский огонь, мы с царевичем стояли (роль Василисы Прекрасной Муся, конечно, взяла на себя – С.С.) в густом дыму и верили в свою неотразимость».