Страница 95 из 100
Она даже не выдержала постельный режим, была всё время на ногах и в интенсивном движении. Переполнили чашу, по мнению врачей, бурные поиски очков. Мария Николаевна собственноручно резко отодвигала и придвигала диван-кровать и этим «разорвала себе сердце».
Обо всем этом, правда, лучше знает Анна Евгеньевна. Но ни она, и никто тут ничего бы не смог поделать… Что ж, «убила себя, в пустяке проявив свой характер»? Нет: забывая о мелочах, всё подчинив одной цели, решила свою судьбу. Чтобы издать «Александру Карловну» – выполнить свой святой долг перед близким человеком, городом, Родиной, – она готова была отдать и в самом деле отдала свою жизнь.
Теперь многое зависит от нас.
Хорошо, что Дудин и Фоняков уже знают волю покойной и постараются неизданные рукописи и ее книги, требующие переиздания, взять на хранение, подготовить к печати, издать.
Есть еще продолжение воспоминаний, есть роман, есть десятки стихов, как о них говорила Мария Николаевна, – «посмертные».
Панихида намечается в ДВС утром в пятницу 1 февраля. В котором часу, Анна Евгеньевна обещала уточнить.
С. С. Кожевников
Светлана Соложенкина
ЖИЗНЬ ДЛИНОЮ В МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ
(Послесловие)
В окне моем звезды и сумерки бледные
Над искрами синего льда.
Я грешная, злая, земная и бедная
И все-таки чья-то звезда…
Мария Вега
Оглядываюсь назад – и холодок пробегает по коже от мысли а что если бы судьба не дала мне возможности узнать этого замечательного поэта и человека? Жила же я целых двадцать восемь лет, не зная даже имени такого: Мария Вега! И это при том, что с первых сознательных дней поэзия была альфой и омегой моей жизни, воздухом, которым я дышала. Но… ведь мы столько лет провели в совсем неблагодатной тени «железного занавеса», впрочем, иногда, не без оглядки, проделывая в нем дырки при помощи «тамиздата» и «самиздата». И все-таки, все-таки… «Окаянные дни» Ивана Алексеевича Бунина я прочла, когда мне было уже за сорок. Тогда же пришел черед и Владислава Ходасевича. И Зинаиды Гиппиус, и Дмитрия Мережковского (до той поры ничего, кроме дежурных проклятий по их адресу в учебниках, да и то мелким, как маковое семя, шрифтом, о них никто знать не знал, ведать не ведал…). И Георгия Иванова, и Ивана Елагина… К чему длить перечисления! Вся литературная эмиграция была для нас поистине за семью печатями.
А ведь она была неотъемлемой частью того духовного материка, которому имя – Россия. Да-да, не жалким островком, затерянным где-то в океане, а частью материка! Той самой Гондваны, которую постигла некогда столь трагическая и неотвратимая судьба.
Вот и Мария Вега без этого имени, я теперь знаю точно, русская поэзия неполна. На ее небе Мария Вега – одна из самых ярких и крупных звезд. Но… повторяю, ровно двадцать восемь лет своей жизни я об этом и не подозревала. В то время в 1968 году – я была аспиранткой московского Литературного института им А. М. Горького и усердно трудилась над диссертацией на тему «Пейзаж в русской советской поэзии. Двадцатые-тридцатые годы». Пейзаж… тема, казалось бы, сугубо мирная. Но уже тогда, работая в спецхране Ленинки, я убедилась, что ромашки, васильки, рассветы и закаты, как это ни странно, приводили многих и многих замечательных лириков – Сергея Клычкова, например, да и всех поэтов «есенинского окружения» – в лагерь, за решетку, а то и под пулю. Переписывая от руки щемящие лирические стихотворения этих погребенных в спецхранах страдальцев, я сокрушенно думала: «Сколько же в истории нашей поэзии "белых пятен"! Хватит ли жизни на то, чтобы всё возродить, восполнить, вернуть людям?»
Так же от руки переписывались и стихи Николая Гумилева, Осипа Мандельштама и многих-многих других потаенных, отнятых у читателя. Сам летописец Пимен, пожалуй, одобрил бы то усердие, с которым я переписывала всё это – день за днем, год за годом… Это была, так сказать, невидимая часть моей работы. Но была и видимая – я в то время активно печаталась как критик, статьи и рецензии мои касались в основном проблем поэзии. Печаталась я и как поэт, но, известное дело, стихи еще никогда никого не прокормили, статьи – другое дело, и я неуклонно, как пчела на луг, наведывалась в редакции.
Как-то однажды мне заказали в журнале «Родина» статью к какому-то юбилею. И вот я в Харитоньевском переулке, в старинном особняке, где располагался тогда Комитет по связям с соотечественниками за рубежом. В особняке этом я впервые, и он мне очень нравится. В ожидании гранок сижу в уютной приемной, перелистывая подшивку редакционных журналов. Машинально пробегаю глазами что-то рифмованное – авторы, как говорится, неумелы, но искренни… И вдруг в номере первом за 1965 год – большая стихотворная подборка и незнакомое имя: Мария Вега. Стала читать – и сразу стало понятно: нет, это уже не просто стихи, а сама поэзия! Какой чистый, щемящий лиризм:
Как «запретили»? Можно ли запретить вспоминать о матери? Какая горькая и прекрасная судьба – за этими скупыми строками:
А какой сказкой повеяло от этого, вынесенного из детства впечатления:
Я вся еще была на этом чердаке, когда принесли-таки гранки моей статьи. Я взглянула на них с досадой: к чему всё это? Теперь важным мне казалось одно – узнать всё о Марии Веге: кто такая, где ее искать? Неужто вправду… на небе, среди сверкающих звезд? Многоопытные сотрудники редакции усмехались моему пылу, но всё же объяснили: Мария Вега, действительно очень талантливая поэтесса, волею судьбы в ранней юности, в 1920 году, вместе с отцом – отставным офицером царской армии, оказалась в эмиграции, немало лет прожила во Франции, некоторое время – в Майами, а теперь вот вместе с мужем, Михаилом Максимилиановичем Лангом, уже несколько лет живет в Швейцарии, в Берне. Журнал «Родина» время от времени охотно печатает ее стихи.
Услышав всё это, я призадумалась. И было над чем! Надо ли напоминать, что в пору «железного занавеса» связи с эмиграцией отнюдь не поощрялись. Это сейчас в Париж и в Калифорнию летают как на загородную воскресную прогулку! Тогда же общаться с человеком, живущим за границей, было не проще, чем с летейской тенью. Просить адрес Марии Вега у комитетчиков нечего было и думать. Но всё же они любезно согласились сами переслать ей мое письмо, если мне уж так хочется выразить свой восторг. Разумеется, письмо было написано.
Помимо восхищения стихами Марии Веги, я, впрочем, заполнила конверт и еще кое-чем, а именно: послала ей небольшую первую книжечку своих стихотворений «Мой отчий дом», изданную, капризом судьбы, в Баку, где я жила и работала три года после окончания института… Стихи были сплошь об Урале, но издал их «Азернешр» (!). Небольшая эта – с ладонь величиной – книжечка с кленовым листком на обложке выглядела скромно, в глаза, что называется, не бросалась, но послужила мне наилучшим образом: надеясь на внимательность и смекалку своего адресата, в выходные данные этой книжечки я мелкими буковками вписала свой адрес. Если Мария Вега его заметит, то, возможно, дальнейшая наша переписка сможет пойти уже напрямую, без посредничества комитета. Впрочем… Заметит ли? Особенно-то я на благоприятный исход своей маленькой конспиративной хитрости не надеялась.