Страница 48 из 100
СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ.
НЕ ВОШЕДШЕЕ В СБОРНИКИ.
ПЕРЕВОДЫ
ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ Завтра день моего рожденья. Я сама себе подарю Не запястья и не каменья, А коралловую зарю. Подарю, как высокую радость, Отраженный в воде дворец, Ярко-красный рыбачий парус И осла голубой бубенец. Подарю все окна Галаты, На веревках цветное тряпье, Пыль столбом, и ветер лохматый, Молодой, как сердце мое. Когда-нибудь, через годы, – В пятьдесят или шестьдесят, – Этот ветер детской свободы Потянет меня назад. И я соберу все звенья, Все запахи, всю зарю, И заново, в день рожденья, Сама себе подарю. А СЛОВО – ЗДЕСЬ Старинных кровель темный склон В грозу отсвечивал зеленым. Гроза неслась навстречу кленам, И ямбы стройные колонн, – Пять озаренных, темных пять, – Лучами утренней лазури Так не могли бы просиять, Как в перекрестном блеске бури. Угрюмый монастырский сад, Помолодев, шумел листвою, И грома первого раскат, В глухом, косноязычном вое Свой сон продолжив наяву, Упал в смятенную траву И, в ней катаясь, жаждал слова! А слово – здесь. Оно готово Дождем плеснуть в мои глаза, Упасть плодом с ветвей мятежных… Явись, нежнейшее из нежных, Пока не кончилась гроза! И вдруг – не вихрь, не блеск, не пламя, А прямо ввысь, за облака, – Две рифмы с острыми крылами, Два белоснежных голубка. ФранцияХРАНИТЕЛЬНИЦА ХИМЕР Есть женщина, заброшенная в небо Огромным городом. Живет одна, В высокой башне… Эту долю мне бы! Но почему-то ей она дана. Каморка служит и дуплом, и домом. А глубоко внизу… Но с давних пор Был для нее ненужным, незнакомым Парижской Богоматери собор. Его воспели и поют доныне, Но никогда наверх не доходил Органный гул, гудение латыни И перезвон серебряных кадил. Да, готика… Но ей-то что за дело До готики?.. Куда ни повернись, Грозят, ощерясь, каменные стрелы, И ящеры по сводам лезут ввысь. Бьюсь об заклад: пожалуй, в мире целом Днем с фонарем подобной не найти, Чтобы сидеть в углу оледенелом И службу необычную нести. Церковный воздух древностью пропитан И серой скукой. Но другим в пример Ей дал Париж официальный титул «Хранительницы» демонов-химер. За малый грош, за пенсию, за право На утлую кровать и связку дров Она живет, своей не зная славы, Среди полу-драконов, полу-львов. С ней по соседству, за дубовой дверью, Над бездною балкон повис гнездом. В нем хоботы, и чешуя, и перья, И клювы, и клыки… На Божий дом Уселись фантастические птицы. Она привыкла им служить с утра: Почистит, поскребет и не боится Ополоснуть водою из ведра. Я не желаю гибели старухе, Пусть воду льет, – химер не протрезвить К ней не сойдут ни демоны, ни духи, С ней ангелы не станут говорить. Зато с поэтами другое дело, Возможности поэтов велики. Фантазии, не знающей предела, Доступны все глухие тайники, И мне легко, своим путем, – незримым, – Проникнуть в башню и открыть ту дверь, Откуда ночь ворвется черным дымом, И каменный навстречу выйдет зверь. Он поведет меня по всем притворам, – Такой прогулки поджидал давно, – И мы вдвоем надышимся собором, Куда ему входить запрещено. Сверкнет луна, катясь гигантским шаром В гнездо химер, и белой станет ночь, И камни оживут. Ведь я недаром Пришла сюда, прикованным помочь. – Летим! – скажу, и, повинуясь зову, Стуча хвостом и чешуей звеня, Они ответят, что давно готовы Уйти в потоках лунного огня… Что ж та, другая, с примусом на полке, С копилкой, где монеты сочтены, В окне законопатившая щелки, Чтобы не видеть неба и луны?.. Нагрянут завтра, невзначай, туристы, Ведь ей химер показывать должно. О, ужас! На балконе пусто, чисто, И неизвестно кем подметено! Поняв с досадой, что входную плату Собор не будет возмещать назад, Нацелят гости фотоаппараты На плиты опустевших балюстрад… А мы летим… И, звезды обгоняя, В глубокой синеве небесных сфер, Я белый рой веду, еще не зная, Что становлюсь химерой для химер. 1973 ОКНА Закат исчез. Испепелилось пламя, И от неузнаваемой земли Дома уходят, словно корабли, Звеня антенн воздушными снастями. Что делать городу, где нет домов? Куда деваться сотням тысяч улиц? И улицы качнулись, потянулись На волю из панельных берегов. Но и панели, соскользнув, уплыли В потоке разливающейся мглы, И фонари, впотьмах ища углы, Которых нет, себя зажечь забыли. Что делать городу, где ничего Не остается, даже привидений? Ведь он уже не город, – тень от тени, Не помнящей названья своего. Но в том, что было городскою ночью, Беззвучно шевелилась тишина, И черного овечьего руна По ней ползли разрозненные клочья, Потом слились громадою сплошной, И воздуха последнего не стало, Как будто шерстяные одеяла Стояли неразрывною стеной. Не подчинясь, висело каплей света Мое невероятное окно. Возможно, было и еще одно, Чудесно сохранившееся где-то? Они не зашатались, не ушли За отступившим в дали караваном, Но были оба спрятаны туманом И знак подать друг другу не могли. А на рассвете, важным занят делом, Вернулся город, сам себя сложив, Блестит на солнце, радуясь, что жив И безупречно восстановлен в целом. Как разыскать окно среди других? То самое, что, не светя, светилось? Оно с толпой других объединилось, Таких же безразличных и пустых. Отметинку бы, знак!.. Но, безответен, Воскресший город заглушает зов, И я иду, иду среди домов, Не находя ни знаков, ни отметин. 1971