Город призраков

Огонь резко убавил в интенсивности. Тихо ругаясь про себя, Босх высунулся и стал стрелять из новенького вороненого десантного автомата. Две пули нашли свое убежище в стволе дерева над его головой, посыпалась древесная крошка, а острая щепка больно кольнула в шею. Да, давно Босх не был под огнем, всегда было, кем прикрыться.

У Рамены кончились патроны. Он сжал зубы и стал потихоньку отползать к деревьям. Под деревьями Босх свирепо пнул Кобольда, прошипев:

— Стрелляй, гад!

И Кобольд открыл огонь. Хоноров, закрыв голову руками, так и лежал на асфальте, а чуть в стороне, за телом Николая, словно за бруствером, отстреливался Стрый, не замечая, как под напарником скапливается темно-красная лужа.

В этой быстротечной битве нормально умели стрелять только Босх, с его выучкой, и Дивер. Остальные посылали пули из дергающегося автомата куда попало, что, впрочем, заставляло противника не подниматься от асфальта.

— Левее, левее! — орали во вражеском стане. Рамена решил, что он кого-то зацепил. Во всяком случае — неясное шевеление и прекратившаяся стрельба об этом свидетельствовали. А потом что-то клюнуло его в плечо. Дмитрий поднял голову, думая увидеть разгневанного Ворона, но того там не было, только вспарываемый пулями воздух. Следующий выстрел угодил точно в автомат бывшего сектанта, и тот звучно сдетонировал, разом подорвав все оставшиеся патроны в магазине, расшвыряв в стороны тучу мелких стальных осколков, большая часть которых осела на лице брата Рамены-нулла. Чувствуя, как кровь заливает глаза, Рамена уронил голову на асфальт. Черные блестящие крупинки покрытия казались бездонным, полным сгоревших звезд космосом.

У Босха закончились патроны, Кобольд возился с затвором, а те, на другой стороне улицы, испытывали такие же проблемы. На несколько секунд возникла пауза, в течение которой кто-то громко, на всю улицу, стонал. На уровне пятого этажа распахнулось окно, и звонкий женский голос прокричал:

— Мань, закончилось все?

— Да не, передыхают, — отозвались из соседнего дома, — возьми их Исход!

— КОЗЛЫ!!! — заорал Босх, высовываясь из-за дерева и поливая из автомата смутные тени под деревьями. — Козлы все!!!

Кобольд бросил оружие и бочком стал покидать место битвы. Со стороны деревьев снова стреляли. Босх захлебнулся фразой и упал на колени.

— Я сдаюсь!!! — вопил Стрый. — Не стреляйте!! Я сдаюсь!!!

Он поднялся с земли с поднятыми руками.

Босх пробулькал что-то невнятное и выстрелил в Стрыя, но промахнулся. Кобольд бежал во всю мочь, смешно качаясь на сбитых ногах. Стрый сделал движение, словно собирался кинуться за ним, но запнулся о Пиночета и упал на землю. Поднялся, изумленно вгляделся тому в лицо.

— Колян? — спросил он, а потом поднял руки и увидел, какой алый оттенок они приобрели. — Колян, ты что?

Но он уже понял. Никогда больше не гонять голубей Николаю Васютко и не просить униженно добавочную порцию зелья у драгдилера Кобольда. Это притом, что сам барыга сейчас спешно бежит, вместо того чтобы прикрыть их огнем.

— Кобольд, тварь! — прошептал Стрый и поднял автомат. Со стороны деревьев заметили это и снова стали стрелять. Две пули вонзились в асфальт совсем рядом, но Малахов и внимания не обратил, он смотрел через мушку на фигуру бегущего человека, а потом придавил спуск. Автомат коротко рявкнул, выплюнув пяток пуль, а затем щелчком объявил, что магазин пуст. Но этого хватило: Кобольд споткнулся, широко раскрыл руки, словно хотел обнять весь этот холодный туманный город, да и упал ничком.

— Я не понял, ты там сдаешься или нет?! — крикнули из-за деревьев.

Стрый кинул автомат и подполз к Николаю. Красная влага под его телом медленно смешивалась с оттаявшей, холодной водой. Глаза Васютко были открыты и сумрачно поблескивали.

— Колька, — шепнул Малахов, — ты жив, да? Тот полуоткрыл рот, как будто хотел ответить, да так и замер. Со лба Стрыя сорвалась крупная капля пота, смешанного с чужой кровью, и упала прямо в глаз Николаю. Тот не моргнул, и от зрелища розовой влаги расплывающейся по мутнеющей роговице, у Малахова прошел мороз по коже. Он всхлипнул, провел ладонью по лицу Пиночета и попытался закрыть ему глаза, но те снова открылись — темные, обвиняющие.

«Я теперь вечный должник», — подумал Стрый.

Из глаз Николая Васютко смотрела вечность, и Стрый не мог вынести ее взгляда. К ним шли люди — другие люди, которые вместо того, чтобы стать жертвой, вдруг превратились в хитрых и жестоких хищников, устроивших засаду возомнившим себя избранными Босху и его людям. Так глупо.

Их было семеро, шесть мужских высоких силуэтов и маленькая детская фигурка. Семь человек, семь оживших фамилий из списка. Стрыю было плевать, он поднял голову Николая и положил себе на колени. Не верилось, не хотелось верить, что тот умер. Слезы хлынули сами собой. В двух шагах рядом, хрипя, прощался с жизнью Босх, но его было не жаль. Так же, как и изуродованного Рамену. Было жаль лишь напарника, с которым сроднился больше, чем сам думал.

Хоноров оторвался от земли и близоруко вгляделся в лицо неторопливо идущего Дивера.

— Все? — спросил он.

— Да, все, — кивнул тот, — можешь вставать, из них почти никто не выжил.

— Нет! — с маниакальной уверенностью произнес Евлампий, воздевая в хмурое небо указующий перст. — Еще не все! Не все.

— О чем ты... — начал Дивер, и тут самый младший из них, Никита Трифонов, пронзительно закричал:

— Назад! Идите назад!!!

Дивер отшатнулся. А потом, повернувшись, неуклюже побежал к огневой позиции. Было от чего — со стороны Последнего пути наплывал бесформенный хлюпающий ужас, который из всех присутствующих узнали только Василий и сам Хоноров. Последний вскрикнул, вскочил и, шатаясь, побежал.

— Нет! — крикнул Мельников. В перестрелке ему зацепило ногу, несильно, но болезненно, и сейчас он изрядно хромал. — Не беги! Ты должен бороться! Вспомни, почему ты его боишься! Вспомни об этом!!!

Хоноров приостановился, обернулся, но тут бесформенный кошмар нагнал его и вдавил воняющей тушей в асфальт. Заячий крик первого теоретика Исхода потонул в громогласном реве чудовища. Ноги Евлампия дергались и брыкали воздух.

— Вспомни! — кричал Мельников, но уже без особой надежды.

Рев прекратился, и полупрозрачная туша слезла с замершего беглеца, а потом стала таять и растворяться в воздухе, как медуза, которую в разгар пляжного сезона положили на раскаленный камень. Евлампий неуверенно поднялся и глянул на стоящих в отдалении людей.

Пустыми глазницами.

— О! — сказал Белоспицын. — Это же дурдом!

— Что же ты, Колян? — молвил Малахов, глядя в лицо навеки упокоившегося друга детства. — Как же так получилось, а?

— Монстр исчез, — сказал Васек. — Значит, вот как еще можно избавиться от своего страха: просто дать произойти самому худшему.

— Он, что боялся ослепнуть? — спросил Дивер.

— Выходит, что так.

Глядя вдоль улицы страшными, полными запекшейся крови глазницами, Хоноров вопросил:

— Он ушел, да? Монстр ушел? Да снимите вы с меня эту повязку.

— Спокойно! — крикнул Дивер. — Спокойно, Евлампий, все по порядку.

— Он был очень хорошим! — дрогнувшим голосом сказал Стрый подошедшим. — Его все считали жестоким. Даже дали дурацкое прозвище, да. А он притворялся, понимаете, он просто притворялся!

— Эй, а где еще один? — вдруг удивился Влад. — Мы же четверых застрелили. А здесь только трое...

От него отмахнулись. Было не до того.

Любопытные глядели сверху на три трупа, на сидящего на асфальте плачущего человека, на подходящих победителей, на одинокого слепца, который, расставив руки, что-то спрашивал тонким, вздрагивающим от ужасной догадки голосом. И, насмотревшись, отворачивались от окна с философским замечанием: чего только в жизни не бывает!

Маленькая локальная трагедия, бесплатный театр для окружающих, воспоминания о котором будут уже послезавтра смыты потоком серого быта.

Но, возвращаясь домой в этот странный и страшный день, Влад Сергеев вдруг подумал: некоторые люди прилагают усилия, чтобы вырваться из дурманящего плена серого быта. А он, наверное, будет первым человеком, который столь же страстно хотел бы в него вернуться. И не он один.