Страница 15 из 26
II Я отрок, школьник и поэт, Я декадент и эрудит, Свинцовый привкус прошлых лет Младые губы холодит. В советской школе тех времен Цвели свобода и сумбур. В одну из краснощеких дур Я, отрок, был тогда влюблен. Как датский принц, я мрачен был. Она была вельми курноса. Ломился в вечность первый пыл, Носился сердцем без износа. О, Ксения, я умерщвлен: Тебя целуют инженеры… О, козлогласие племен В отсутствие царя и веры! О, Ксения, я горько сплю. Тебя употребляют мрази… О, вы, покорные рублю Исчадья здешних безобразий. А ты, от отроческих лет Мой нежный друг, мой тихий Саша? Тебе ли нашей муки чаша? Не может быть, не верю, нет. Ужели в ДОПРе ты сидишь, Питая вшей и греясь чаем, И изучаешь горний шиш, Который все мы изучаем? А помнишь, милый, помнишь те Академические бреды? О суете и красоте Многоглагольные беседы? Царит ли снег, течет ли грязь, Блестят ли под дождем каменья, – Поплевывая и виясь, Спешит белесое виденье. Он входит, он вошел… и вот Учтивости немая сцена: Вдруг поникает на живот Чело поэта и джентльмена. Люблю тебя, люблю в тебе Сомученика и собрата, Противоставшего судьбе Мечтателя и элеата… Я помню младость. Помню: младость Пьянила… Пушкина прочтя, Промолвило: «Какая гадость» Сумасходящее дитя. И мукой сладостных укусов Пытал неясное мое Младенческое бытие В те времена Валерий Брюсов. (О далекое утро на вспененном взморье, Странно-алые краски стыдливой зари. И весенние звуки в серебряном сердце, И твой сказочно-ласковый образ, Мари. В. Брюсов) И вот, за первою любовью Я первой страстью согрешил… Я помню грацию коровью И простодушный скотский пыл. Моей возлюбленной… Впервые – А было мне пятнадцать лет – Я дюжую объемля выю, Подумал: Беатриче нет И быть не может. И отлично: Нет Бога в мире, аз есмь зверь. Всё радостно и неприлично И всё дозволено теперь. В те годы появилась водка, Икра, говядина и нэп… До времени поникла плетка, Был мир противен и нелеп, Как паралитик исцеленный, С трудом учащийся ходьбе. А опыт зверский, злобный, сонный Я до сих пор сберег в себе. Глядело солнце в школьный класс. Цвела советская Минерва. И тяжко допекали нас Соцэк-болван и немка-стерва. На снег, на лужи, на навоз Вдруг упадали стаи галок, Вдруг замечалось: пара кос, Тетрадки и пучок фиалок. Банально это. Вскую тя Аз созерцаю, мире, мире? Живу едя, грустя, шутя В такой нешуточной квартире… Конечно, я окончил школу И, лица женщин возлюбя, Их пошлости и произволу Лирически вручил себя… Зимою акварельный иней Сиял на бледных небесах… Не надо пьянствовать с богиней О, людие, цените прах! Я пил, влюблялся, голодал. Всё было глупо, нежно, мило. Лиясь в какой-нибудь бокал, Вино алело и пьянило. И жизнь мечтательно текла В холодном пафосе развала И мне для нежности совала Несовершенные тела. Но я не сразу, я не вдруг Взглянул на всё глазами скуки И смерти еле слышный звук Услышал в каждом здешнем звуке. Внезапен только перевал Через хребет алчбы и торга, Внезапен только крик восторга, Которым я судьбу воззвал: Пусть мне приснятся сны дневные, Чтоб песни нежить и нести, Пусть песни нежные и хищные Слетят на подоконник вечности. III Лелеет тело вешнюю истому, Отверсто солнцу узкое окно. Я возвращен ничтожеству земному, Я жив, я сыт, я облачен в сукно. О, пошлость, ты — прекрасней всех красот. Твои в веках бессмертны барабаны. Ты – женщины беременной живот, Тягучий вой отказа от Нирваны. Кухарочкой ты видишься в окне, Ты девкам сочиняешь туалеты, В тебе живут блондины и брюнеты. Всесильная, ты быть велишь луне. Визжишь, горланишь на парадах мая, Для Господа в кармане держишь шиш. Бессмысленно моим стихам внимая, «Как это поэтично» говоришь. Итак – я жив. Чирикаю, как птица, Поклевываю снедь. Живу! Живу! И может быть, могу еще влюбиться, Порхнув, хе-хе, в живую синеву. Вообще туда, куда-нибудь к пределам. Приобрету веселость и размах… Всё растворится в розовом и белом, В хрестоматийных девственных тонах…