Страница 40 из 52
«В дебрях фразы, немых и кромешных…»
В дебрях фразы, немых и кромешных в пущах слов, обретенных в бою, переводчик, как дрозд-пересмешник, канитель затевает свою. Он выводит из плена фонемы, их влечет сквозь леса торжества, и уже не темны и не немы получившие голос слова. Переводческой музе поверьте, ведь она прямодушно-честна, и наречья спасает от смерти, пробуждает от вечного сна, Вьется время, как лист шелестящий, храбрость борется с духами зла; по ресницам красавицы спящей золотая слеза проползла!«Есть музыка зимы – она еще ясней…»
Есть музыка зимы – она еще ясней, еще безжалостней подводит счет потерям: есть музыка зимы – прислушаемся к ней, поверим ей на слух, иль на слово поверим. Есть музыка зимы – и ветер невпопад, и ветер наугад колеблет струны арфы, есть музыка зимы – и с мертвых эстакад сползают поезда, как гарусные шарфы. Есть музыка зимы – задумчивый рассказ о дружбе, о любви, о вспыхнувшей соломе – морозная весна твоих разумных глаз и брови строгие в мальчишеском изломе. Есть музыка зимы – невнятная, как речь, как лепет милых уст перед разлукой самой, есть музыка зимы – и мы хотим сберечь ее печальный лоб и рот ее упрямый. Есть музыка зимы, есть музыка зимы, и если бы я мог начать опять сначала, то я бы попросил, чтоб музыка зимы над комнатой моей по-прежнему звучала!«Неповторимые слова…»
Неповторимые слова. Над пепельницей кольца дыма. Всё трын-трава, всё трын-трава, одна душа неповторима! Уходит синий, синий дым, под потолком витают кольца, – неуловим, неповторим, кадильный облик богомольца. Они растаяли давно. Их нет – они за гранью слова. Я распахнул свое окно в ночную тьму болиголова!«Нам не о чем с тобою говорить!..»
Нам не о чем с тобою говорить! Опять зима плетет свои шарады, и вновь поземок конные отряды являют неожиданную прыть. И скачет ветер – шашки наголо! – по гладкому асфальту мирозданья, и отдыхают вдумчивые зданья: бетон, гранит, зеркальное стекло. Лети, моя душа, лети, лети! Лети, конька любимого седлая, туманная, бесплодная и злая, тасуя все дороги и пути. Являют неожиданную прыть отряды несмолкающих поземок, – нам не о чем с тобою говорить, пока ледок под каблуками ломок!ВЕЧНЫЙ ТРАНЗИТ
Зарево полнеба охватило, сосны в нафталиновом снегу, и гудят-гудят локомотивы на недостижимом берегу: нарушая строгие уставы, по суставам раскромсав мосты, стонут большегрузные составы в топях допотопной пустоты. Разве в полночь вечного транзита вы совсем не сможете найти на зернистых гранях антрацита отраженья млечного пути. Вас не ждут отрады и услады, – человек не только человек, – злые паровозные бригады не смыкают покрасневших век. Не овеет ветер легковейный камни водокачечных твердынь; ржавая тропа узкоколейной убегает в черную Чердынь. Возникает из вагонной скуки облик присягнувшего грозе, паклей отирающего руки машиниста в рыжем картузе. Семафор берет наизготовку, спит заиндевелый телеграф, изнывает автоблокировка, еле столкновенья не проспав, и в ветвях солидно-седовласой, бобриком подстриженной хвои извивается слепая насыпь, злая как бессонницы твои. Хочется казаться очень грустным и, платочком помахав толпе, вторгнуться в обитое линкрустом душное двуспальное купе, хочется в перекрещеньях линий не плутать, не путаться, пока нашу душу тешит синий-синий близорукий светец ночника. Только бегунков скороговорка, да почти оконченный роман, да трепещет репсовая шторка, отметая стужу и туман, да дрожат консервные жестянки – лярд, заокеанские дары, да полуседые полустанки медленно выходят из игры. Это вьюга, словно мост сквозная, и печаль невиданных земель, это стужа без конца и края и привал за тридевять недель, это вовсе не сыскать привала и тоннель над самой головой, это чад теплушечных мангалов, это ветер, ветер ветровой, это ветер, ветер богомольный, это боль – едва лишь рассвело, это суета Первопрестольной, это безымянное село, это небыль, убыль или прибыль – всё равно мотаться в пустоте, и почти накликанная гибель на пятьсот шестнадцатой версте.