Страница 9 из 79
* Там же. С. 173.
Некоторые из легендарных теноров Италии закончили уже к тому времени оперную карьеру. Так, в 1950 году сошел со сцены и перешел на преподавательскую работу Франческо Мерли, а незадолго до этого покинул оперные подмостки Джузеппе Луго. Еще был жив, но уже не выступал и также занимался преподаванием самый умный и, пожалуй, техничный тенор послекарузовской эпохи, любимец Тосканини — Аурелиано Пертиле. Искусство Пертиле оказало огромное влияние на самых выдающихся теноров, в том числе и на Франко Корелли, так что фигура Пертиле требует особого рассмотрения. Бруно Този, автор книги о Пертиле, цитируя высказывания ведущих вокалистов XX века о своем герое, приводит, в частности, письмо Франко Корелли, написанное им в 1982 году: «В начале моей карьеры, пока я не выработал своей исполнительской манеры, своего легато, своей фразировки, вокальным образцом и примером интерпретации для меня всегда служил Аурелиано Пертиле. Слушая бессчетное число раз его диски, казавшиеся мне наиболее интересными, я старался усвоить, насколько мог, секреты его пения — то, что представлялось мне у него наиболее удачным и значительным. Этот наш великий тенор был поистине колоссом исполнительского мастерства. Пертиле — с той же решительностью, что проявил гениальный первооткрыватель в решении проблемы «колумбова яйца» и что было отнюдь не легче — нашел свой ключ, свой метод — он мог делать в пении всё, что хотел.
Эмоциональность и горячая сердечность, максимально послушные контролю разума, дополняли его великолепную технику, как и, понятно, исключительная музыкальность и потрясающая психологическая многогранность и пластичность. Пертиле опередил своё время — как исполнитель он и 50 лет назад был современен в нынешнем значении этого слова. Его фразировка отличалась удивительной продуманностью и четкостью, уникальной выразительностью. Это певец, который и теперь захватывает вас, ведет за собой, заставляет вновь и вновь обращаться к своему опыту и — во множестве случаев, если речь идет об интерпретации, — остается моделью и образцом исполнения. Его техника была совершенной и в плане передачи экспрессии — как, например, в его «рыданиях», столь же натуральных, сколь и «музыкальных» в одно и то же время. Имея «легкий» голос, он мог делать с ним всё, что хотел, не думая о том, как «поставить» тот или иной звук, был в состоянии просто следовать за музыкой и там, где она того требовала, давал филировку или сгущение красок вокальной палитры. Я никогда не пел де Грие в «Манон Леско» Пуччини (это — истинный памятник исполнительского мастерства Пертиле), но последний акт «Кармен» всегда исполнял, могу признаться, думая о его великой интерпретации. Пертиле обладал невероятным эмоциональным диапазоном вокальных красок: не обладая собственно драматическим голосом, благодаря своей мужественной природе, своему великолепно контролируемому вулканическому темпераменту он мог исполнять любой репертуар. И столь же поразительным было его мецца воче — великолепное, всегда насыщенное чувством. Пертиле — певец, повлиявший на всех теноров, в моем же случае, повторяю, это было решающее воздействие. Его интерпретации, запечатленные в записи, — абсолютно современны.
Особенно восхитительны легкость и индивидуальное своеобразие его голосоведения, которое так помогало ему в решении разнообразных исполнительских задач, ведь его пение в большей степени базировалось на экспрессии, чем на чистой вокализации, и контролировалось всегда безупречным вкусом, чувством меры. Пертиле и Карузо пели, можно сказать, сердцем. Карузо, пожалуй, предпочитал легато, Пертиле — более драматичное, страстное, интенсивное пение. Его образы неизменно жизненны, глубоки, многомерны, это один из немногих артистов, способных сделать своих героев реальными людьми. Пертиле никогда не становился рабом мелодии — его фразировка всегда естественна, правдива, психологически оправдана. Его техника позволяла тенору трансформировать в средства экспрессии даже природные недостатки голоса. В заключение — маленький конкретный пример того, чем обогатил меня опыт Пертиле. Мне рассказывали, что в день выступления он принимал чайную ложечку миндального масла: это отличное средство профилактики для вокалиста я сердечно рекомендую всем, для кого пение — профессия»*.
Позднее Корелли в интервью Стефану Цукеру назвал Пертиле своим самым великим учителем, несмотря на то что в жизни певцы не встречались.
В словах признательности Аурелиано Пертиле единодушны даже те из теноров, кто редко сходился во мнениях по другим вопросам. Незадолго до смерти вдохновенные слова о нем произнес Джакомо Лаури-Вольпи — человек, который долгие годы воспринимал Пертиле как едва ли не самого опасного своего «соперника»: «Аурелиано Пертиле был настоящим, в высшей степени знающим и музыкальным артистом. Тембр его голоса не назовешь особенно завидным, но способность этого певца оперировать всеми его красками была фантастической, уникальной даже в масштабе всей истории вокала. Пертиле обладал абсолютно неповторимой, неподражаемой техникой.
Действительно, его школа не имеет шансов на усвоение и развитие. Имитировать в ней можно дефекты, но не её ценные качества: люди обычно не различают одно и другое, предпочитая, понятно, подражать недостаткам. Ни голос Карузо, ни голос Пертиле не могут служить образцовой моделью: они имели каждый свою эмоциональную, экспрессивную индивидуальность. Но вокальные приемы этих двух певцов, весьма отличавшиеся друг от друга, не отвечали универсальным нормам фонетики, биологии и т. д., столь характерным для школы Алессандро Бончи и его адептов. Это вовсе не означает уничижения величия названных артистов и принижения их достижений.
* Tosi Bruno. Penile: Una Voce, Un Mito. Venezia, Edizioni Malipiero, 1985. P- 170. (Пер. M. Малькова).
Пертиле был венецианцем в лучшем смысле этого слова, беседа с ним приносила удовольствие и радость. Его нельзя назвать высокообразованным человеком, но в нём поражала удивительная интуиция. Он был неподражаем в ролях двух Неронов — в операх Бойто и Масканьи. Мой Нерон в сравнении с его воплощением этого образа кажется мне смешным. Правда, я пел его только раз — на открытии Королевской оперы в Риме в 1928 году (П. Масканьи, который хотел видеть меня исполнителем роли Нерона, просил однажды вечером Пертиле в отеле «Плаза» в Риме уговорить меня послушать эту — тогда еще не завершенную — оперу). Он постепенно вовлекал публику в душевный мир своего героя. После первого акта любой оперы слушатели погружались вместе с ним в атмосферу его чувств, в его время — непрерывно и неумолимо, послушно и неотразимо. В этом заключалась общая, совокупная магия его искусства. Не голос, не сомнительных качеств природные данные были здесь на первом плане. Через звуки несколько горлового и носового оттенка голос постепенно пробивался к своему истинному масштабу. Он опускался и поднимался, рождаемый колебаниями связок, послушный воле певца во всех его устремлениях. С поразительной непринужденностью и легкостью он рождал нужные, адекватные эмоциям артиста звучания — порой, казалось, вопреки всем нормам физиологии. И в конце концов — волей или неволей — вы покорялись и аплодировали ему. Мог ли добиться этого Аурелиано Пертиле, имей он прекрасный, натуральный, спонтанного звучания голос, если он так щедро дарил нас красотой, естественностью и стихийной мощью, на которые природа для него изначально поскупилась?»*
* Tosi Bruno. Penile: Una Voce, Un Mito. P. 176.
А вот высказывание о Пертиле Джузеппе ди Стефано: «Музыкальную интуицию не купишь в магазине — это дар, дающийся при рождении, наиценнейший дар; он даже более ценен, чем сам по себе голос, чем красота голоса. Можно вспомнить многих величайших певцов, не обладавших прекрасным голосом, но одаренных исключительной интуицией: прежде всего — Аурелиано Пертиле»*.