Ян Гус

Письмо за письмом рисует облик магистра Яна, и даже эти несколько случайно выбранных фраз указывают, сколь цельным, твердым и последовательным человеком был Гус; в самых разных обстоятельствах характер его проявлялся всегда под одним и тем же знаком: под знаком глубокой правдивости и великой, чистой моральной силы.

В длинном письме от 24 июня с небывалой силой зазвучал несломленный дух борца: «Ну, отвечайте, проповедники, учащие, будто папа есть Бог земной, будто он не может грешить, не может впадать в грех симонии, как говорят юристы, будто папа есть глава всей церкви святой, ею же правит достойно он весьма и духовно питает ее, будто он — прибежище для каждого христианина. И се — уже снята сия глава, связан Бог земной, обличен во грехах и отвержен, дабы никто к нему не прибегал. Собор поносил его как еретика и в том винил, что продавал он индульгенции, епископства и прочие прибыльные должности, а осудили его те, из коих многие у него же покупали… Был среди них и Ян, епископ литомышльский, который дважды торговал архиепископство пражское, да другие его перекупили… О, если бы Господь Иисус сказал в собрании сем: «Кто из вас без греха симонии, тот пусть обличает папу!» Думается мне, что выбежали бы один за другим…» А в письме, написанном двумя днями позже, Гус еще раз возвращается к характеристике собора: «Поелику же в беспорядке таковом проходил собор, сотворивший больше зла, чем добра, — вы, верные и Богу милые христиане, не приходите в ужас от решений их, которые, уповаю на Бога, не пойдут им впрок. Разлетятся они мотылькам подобно, а решения их будут — паутина. Так хотели они запугать меня — и не могли Божью силу во мне одолеть… Пишу вам это, дабы знали вы: никакие писания их и доводы не одолели меня, хотя и хитростью пытались и угрозами заставить меня отречься и в том ложную клятву принести. Но милостивый Бог, закон которого я славил, был со мною и, надеюсь, будет до конца. Писано в тюрьме, в оковах, в ожидании смерти».

А время текло над крышами тюрьмы, и с каждым днем приближался конец.

ГЛАВА 18

«И НА ПРАВДЕ СЕЙ ГОТОВ С ВЕСЕЛИЕМ УМЕРЕТЬ НЫНЕ…»

День 1 июля 1415 года стал днем, когда Гус, наконец, прекратил непрерывные попытки собора и соборных отцов склонить его к отречению. Этим днем датировано послание, которое он направил церковному собранию: «Я, Ян Гус, в уповании священник Иисуса Христа, боясь оскорбить Бога и боясь впасть во грех клятвопреступления, не хочу отречься ни в целом, ни поодиночке от артикулов, кои приводили против меня лжесвидетели, ибо я — видит Бог, — я таких артикулов не проповедовал и не придерживался. Далее: что касается отрывков из моих сочинений, хотя бы тех, которые были приведены правильно, говорю: если какой-либо из них ложен (но ложность его следует, конечно, доказать с помощью Писания), то я от сего отрекаюсь. Боясь, однако, оскорбить правду и говорить против мнения святых праведников, я не хочу отрекаться ото всего огульно… Говорю сие и пишу свободно и добровольно. Писано собственной моей рукой, дня первого июля».

Тем самым Гус бесповоротно решил свою судьбу. Теперь, отрезав себе путь к отступлению, он ожидал уже только физической расправы.

Тем не менее, к великому его удивлению, кардиналы предприняли еще одну попытку и снова воспользовались для этого всем своим ослепительным могуществом: 5 июля Гуса опять вызвали в монастырскую трапезную, где собрались представители собора, и там прочитали ему формулу отречения, составленную кардиналом Забарелла. Этот проект был верхом уступчивости, какую только мог проявить собор по отношению к Гусу. Вместе с тем он красноречиво свидетельствовал о том, как неприятно было для церкви сознавать, что, осуждая Яна Гуса, она делает из еретика мученика. Проект отречения полностью согласовался с тем, что сказал Гусу Сигизмунд во время июньского «слушания». Гус должен был поклясться, что не защищает и не будет защищать еретические положения, и от него вовсе не требовали признания в том, что он придерживался их ранее. Гус правильно заключил, что даже такой текст все же содержит признание в том, что произносящий его осознает теперь свои прежние еретические заблуждения. И в ответ Гус лишь еще раз сослался на свое послание от 1 июля и заявил, что не изменил своей точки зрения. «И остановились на том, чтобы его все-таки сжечь, не дав ему никакого поучения из Священного Писания, как он об этом просил».

Сигизмунд тоже попытал еще раз счастья. Он послал к Гусу в камеру четырех епископов вместе с панами Яном из Хлума и Вацлавом из Дубы. Король рассчитывал главным образом на то, что чешские паны сумеют найти способ уговорить Гуса отречься, тем более что именно они так близко принимали к сердцу судьбу магистра. Хлум и Вацлав из Дубы, правда, охотно согласились отправиться к Гусу — это давало им возможность лишний раз свидеться с любимым другом, но они не позволили злоупотреблять своей привязанностью к нему, как бы ни стремились к спасению жизни Гуса. Пан Ян из Хлума обратился к Гусу мужественно и открыто: «Магистр Ян, мы миряне и не слишком-то учены; но если ты чувствуешь себя на неверном пути и виновным хоть в немногом из того, в чем обвиняет тебя этот собор, не стыдись отступиться и отречься от этого. Если же твоя совесть говорит тебе, что ты не повинен в этом, не делай ничего: против совести, не солги пред лицом Божьим, но лучше до смерти стой за ту правду, которую познал ты из закона Божьего». И Гус, заплакав, смиренно отвечал: «Пан Ян, знай твердо — если б было мне ведомо, что я когда-нибудь что-либо еретическое писал, учил или проповедовал против закона Божьего и святой церкви, я был бы готов с покорностью отречься от этого, Бог свидетель! И я все еще прошу их дать мне более правильные выводы и поучения из Писания. Если покажут они мне лучшее Писание (лучший вывод из библии), чем тот, которому я учил, о котором писал и проповедовал, — и я всем сердцем отрекусь». Едва он договорил, один из епископов спросил его: «Неужели ты мнишь себя мудрее всего собора?» И магистр Ян ответил: «Я не мню себя мудрее, но дайте мне самого малого из собора сего, дабы наставил и поучил меня лучшими и более непоколебимыми выводами из Священного Писания, и я готов тотчас отречься».

Оставшись к вечеру один, Гус закончил этот предпоследний день своей жизни написанием двух писем.

Одно из них было адресовано «друзьям правды» и обращалось ко всему христианскому миру; в нем Гус призывал читателей не верить ложной вести о его осуждении и смерти — он никогда не был еретиком и никогда не был упрямцем. До последней минуты он готов был отречься, если бы ему доказали, убедили, что он не прав. Затем он коротко рассказал, какие способы применял против него собор, как ему недвусмысленно приказывали отречься, как старались воздействовать на него угрозами и обещаниями. «И какие тогда я изведал соблазны, знает один Бог!»

В другом письме он прощался с друзьями в Чехии:

«Бог да пребудет с вами! И да наградит он вас наградой вечной за то многое добро, что вы мне сделали. Еще прошу — ради меня, хотя уже и мертвого телесно — не допустите вреда какого для пана Яна, верного и доблестного рыцаря, благодетеля моего; прошу о сем ради Господа Бога, милый пан минцмистр [32] Петр и пани Анна! Еще прошу вас хорошо жить, слушать Бога, как до сих пор слушали.

Королеве, милостивой госпоже моей, передайте благодарность от меня за все, что она для меня сделала.

Передайте привет челяди вашей и другим верным друзьям, перечислить коих невозможно.

Прошу также всех молить за меня Господа Бога, его же святою милостию мы скоро, с помощью его, увидимся, аминь.

Писано в ожидании осуждения на смерть, в тюрьме, в оковах, в надежде, что терплю муки за Божий закон.

Ради Господа Бога не допустите погибели добрых священников!

Магистр Гус, в уповании слуга Божий».

Дальше следуют обращения к друзьям. Одно из них гласит так: «Петр, друг любезнейший, оставь себе мою шубу в память обо мне!» Имеется б виду Петр из Младоневиц.

32

Минцмистр — начальник монетного двора.