Призрак Проститутки

— Знаешь, я просто лежала здесь. И смотрела в окно. В Чикаго хорошая погода. Дико как-то, когда такое случается в солнечный день.

Я хотел было спросить про Сэма Джанкану и не решился, а потом подумал, что мой вопрос не заденет ее при том, сколько она проглотила валиума.

— А как сейчас дела у Сэма? — спросил я.

— Я с ним больше не встречаюсь. Он каждую неделю присылает мне чек, но я с ним не вижусь. Он так разозлился на меня, что я перестала с ним разговаривать. Думаю, разозлился он потому, что я стала коротко стричь волосы.

— А зачем ты стала их стричь?

— Сама не знаю зачем. Впрочем, нет, знаю. Моя подруга по имени Вилли сказала, что длинные волосы питаются за счет нервной системы и много из нее берут. Я не была уверена, что могу так растрачивать свои жизненные силы. Вот и стала стричь волосы. А потом и вообще их сбрила. Оказалось, куда проще носить парик. Думаю, я бы хорошо выглядела, если б так не растолстела. А еще на будущей неделе у меня удаляют матку.

— Ох, Модена!

— У тебя слезы выступили на глазах, Гарри? У меня выступили. Наверно, я гожусь для Книги рекордов Гиннесса. Чтоб человек плакал после трех таблеток валиума!

— Да, у меня слезы на глазах, — сказал я. И это была почти правда. Маленькое усилие, и мне не пришлось бы врать.

— Ты был такой милый, Гарри. Иногда мне казалось, что между нами что-то может быть серьезное, но, конечно, на пути всегда стоял Джек. Слишком поздно мы встретились, понимаешь. К тому времени у нас с Джеком уже была несчастная любовь. А теперь вот его нет. И это для меня не шок. Я знала, что долго он не проживет.

— Откуда ты это знала, Модена?

— Потому что и мне отпущено немного времени. Это видно по моей руке и по звездам. Я это чувствую. Я всегда знала, что быстро состарюсь. Пожалуй, я чувствовала, что у меня всего половина положенного срока.

Наступило молчание. Мне ничего не приходило в голову. Поэтому я сказал:

— Если дела приведут меня в Чикаго, навестить тебя?

— Нет, — сказала она. — Я не хочу, чтобы ты меня сейчас видел. Слишком поздно. Если б не было слишком поздно, я могла бы подумать о том, чтобы снова встретиться, но, Гарри, слишком поздно, я иду к концу пути. Туда, где живут тени. — Она помолчала. — Знаешь, до меня только сейчас дошло, что Джек умер. Такой красавец. И мертв. Какой же ты милый, Гарри, — позвонил и выразил сочувствие. Иначе никто, кроме меня, не знал бы, что я овдовела. В известном смысле слова так оно и есть. Согласен?

— Да, — сказал я.

— Ты хороший человек, — сказала она.

И положила трубку.

39

«НЬЮ РИПАБЛИК», 7 декабря 1963 года

Жан Даниель

К трем часам Фидель объявил, что, коль скоро мы ничего не можем сделать, чтобы изменить случившуюся трагедию, надо попытаться употребить время на что-то полезное. Он пожелал поехать со мной на granja de pueblo[223], где он проводит некоторые эксперименты.

Мы поехали на машине с включенным радио. Полиция Далласа шла по горячему следу убийцы. Это русский шпион, объявил комментатор. Через пять минут — поправка: он действительно шпион, но женатый на русской. Фидель сказал: «Вот видите, я же говорил! Теперь очередь за мной». Но до этого еще не дошло. В следующем сообщении говорилось: это бывший марксист. Затем поступило сообщение, что убийца — молодой мужчина, член Комитета за справедливое отношение к Кубе, поклонник Фиделя Кастро. «Будь у них доказательства, — заявил Фидель, — они сказали бы, что он агент, сообщник, наемный убийца. А когда просто сказано, что он поклонник, это означает лишь попытку увязать в умах людей его имя с именем Кастро и теми чувствами, которые вызваны убийством. Типично рекламная штучка, пропагандистский трюк. Это ужасно. Но знаете, я уверен, скоро это рассеется. Слишком много в Соединенных Штатах конкурирующих тенденций, чтобы какая-то одна возобладала и продержалась долго».

Мы приехали на granja de pueblo, и фермеры приветствовали Фиделя. В этот момент диктор объявил по радио, что теперь уже известно: убийца — «прокастровский марксист». Один комментатор сменял другого, высказываясь все более эмоционально, все более агрессивно. Фидель извинился: «Нам придется прервать наше посещение государственной фермы». Мы поехали в Матансас, откуда Кастро мог позвонить президенту Дортикосу. По пути он засыпал меня вопросами: «Что представляет собой Линдон Джонсон? Какая у него репутация? Какие у него были отношения с Кеннеди? А с Хрущевым? Какую позицию он занимал, когда происходило неудавшееся вторжение на Кубу?» И наконец главный вопрос: «Имеет ли он какую-либо власть над ЦРУ?» Затем он вдруг взглянул на часы, увидел, что до Матансаса еще полчаса ехать, и тут же заснул.

40

12 августа 1964 года

Дорогой Гарри!

Это самый длинный период, когда мы не писали друг другу. Любопытно. Многие месяцы у меня не было желания посылать вам письмо, а вот рука к трубке часто тянулась. Однако я не могла вам позвонить. После вашего объяснения в любви могла ли я сказать: «Привет, Гарри», как если бы этого страстного признания не было? Однако сказать: «Я разделяю ваши чувства», — я не могла. Ибо я их не разделяю. И, безусловно, не разделяла. Ваше последнее письмо прибыло 25 ноября, в понедельник, когда по Пенсильвания-авеню к собору Святого Мэттью медленно — ох, так медленно! — двигалась похоронная процессия с телом Джека Кеннеди. Ваше бедное письмо. Я прочла его, дойдя до дна наимрачнейшего настроения, какое когда-либо у меня было. В тот вечер я была уверена, что Линдон Джонсон — это большая беда, и не сомневаюсь, что рано или поздно мое предчувствие сбудется, ибо в моем представлении он похож на величайшего из героев Уильяма Фолкнера, стержня семейства Сноупс.

Неудивительно, что настроение у меня было наимрачнейшее. Потерять человека, которого ценишь, и получить взамен человека, которого презираешь, наполняет смыслом горькую меланхолию, которой отдает это слово. На следующий день я поняла, что столь неприятная ситуация — это лишь одна из форм защиты против подлинных кошмаров. Ваше письмо приобрело чудовищную окраску. Я подумала: что, если все эти несказанно ужасные предположения насчет смерти Мэрилин Монро, которые вы с Кэлом, казалось, с наслаждением перебираете, являются дополнением к тому, что совершил Освальд? Один священник, которого я когда-то знала, сказал однажды, что американское общество держится воедино только по велению Господа. Оно не разваливается на неравномерно развитые части лишь благодаря благословению свыше. А теперь задумываешься, не исчерпали ли мы это благословение. Сколько для этого требуется совершить грехов? Я думала об Аллене и о Хью и о той страшной игре, в которую они играли с Ноэлом Филдом и польскими коммунистами, а потом попыталась обмозговать тот ужас, который я творила в Парагвае, — я до сих пор не могу вам в этом признаться, да и до конца себе тоже. Меня пробирает дрожь при мысли о том, в какую страшную игру втягивал вас Хью с Моденой, а также о том деле, которое привело вас с Кэлом в Париж, — боюсь даже представить себе, что это могло быть. Да, если умножить подобные дела, то можно лишь удивляться, как Джеку еще удалось так долго прожить, особенно если добавить к этому списку его собственные прегрешения. Поэтому мне не понравилось, когда вы заявили, что ваша преданность мне абсолютна, а на самом деле сказали: «Ну вот, дело сделано. Двинемся дальше». Как видите, ваше письмо не вызвало у меня мгновенной радостной реакции: в тот вечер я страдала от доставшейся мне частицы вдовьего горя — частицы, доставшейся бедняку. Ибо я всегда считала, что мне нравился Джек Кеннеди, а теперь, в день его похорон, признала, что любила его целомудренной, накрахмаленной любовью — как же я, идиотка, не понимала собственных побуждений. Конечно, наивность защищает меня от отцовского безумия, которое прокрадывается в мой мозг, и от маниакального желания Хью владеть моим лоном. Больше всего я винила Хью в смерти Джека Кеннеди — я была на грани безумия.