Страница 17 из 336
Тем не менее я чуть не поддался порочному порыву и не назвал его, как раньше, Арни.
— Привет, Рид, — сказал я.
— Гарри, ты выглядишь что надо.
Я знал, что вовсе так не выгляжу.
— Я в ужасном виде, — сказал я, — но просто у нас в деревне сейчас мокро.
Он кивнул.
— Я был на улице немного раньше. — Это едва ли было заметно по его костюму с жилетом: английская шерсть и лондонский портной объединенными усилиями помогли ему не пострадать от сырости.
Если бы людскую родословную составляли так же тщательно, как собачью, наши лучшие представители (будь то шотландцы, ирландцы, украинцы, итальянцы или литовцы по происхождению) забыли бы о своей этнической принадлежности — на вид-то мы все одной породы. Мы такие, какими сделала нас профессиональная среда — американская разведка. Меня немного царапало то, что я, принадлежащий к неплохой псарне, в этот момент, когда моя профессиональная репутация оказалась подмоченной (не говоря уже о перепачканной грязью одежде), куда меньше походил на сотрудника нашей службы, чем Розен. Все в этом аккуратном человеке среднего роста, с коротко подстриженными седыми волосами, коротким острым носом и поджатой верхней губой (такое всегда было впечатление, что ее защемило между коронками передних зубов), — все, вплоть до очков в серебряной оправе, было в одной тональности с серым костюмом, сидевшим на нем, как цветы наперстянки сидят на стебле.
Тем не менее я был рад его видеть. Обнаружив, что мой инквизитор (чьего появления я, должно быть, ждал уже не один месяц) столь интеллигентный чиновник высокого ранга, как старина Нед Розен, я почувствовал себя — логики в таких вопросах лучше не искать — снова в форме.
— Получил кучу удовольствия, пробираясь в твои леса, — сказал он.
Как же он изменился к лучшему с тех давних дней! Когда мы проходили вместе подготовку, Розен не только принадлежал к братству «Фи Бета Каппа» Колумбийского университета, но еще и страдал аденоидами. Его интеллигентное произношение в нос утомляло до крайности. Компания не успевала сложиться, как его выбрасывали из нее — и так всякий раз.
Теперь он был женат на милой серой мышке-эпископалке, с которой у меня однажды было памятное свидание в Монтевидео, и явно немалому у нее научился. Гнусавость теперь воспринималась как манера говорить, свойственная высоким правительственным чинам.
— Да, — сказал он, — вид у тебя вымокший, да и я не сухой.
Однако согреться было чем.
— Ты звонил сегодня вечером Киттредж? — спросил я.
Он выждал паузу — скорее для проформы, чем из предосторожности.
— Насчет Хью Монтегю?
— Да.
— Я ей не звонил, Гарри. Я привез ей это известие.
— Когда?
— Некоторое время тому назад.
Должно быть, он приехал вскоре после того, как я позвонил из телефонной будки компании «Белл» на прибрежном шоссе. Значит, он был тут, когда я вернулся. Его люди с переговорными устройствами слышали, как я шел через лес, наверно, слышали и то, как стучали у меня от холода зубы, пока я старался найти ключ от двери. И он слышал их сообщения через эту кнопочку, которая была у него в ухе.
Я наклонился, чтобы помешать дрова в камине, и смог удостовериться — да, в правом ухе у него виднелась коричневатая затычка.
— Что же ты тут делал с тех пор, как приехал? — спросил я.
— Пытался думать.
— Где?
— Ну, по большей части… в одной из спален для гостей. — Он пыхнул трубкой.
— Это твои придворные дамы там, на дворе?
— Будем надеяться.
— Я насчитал двоих.
— Собственно, наших там, — сказал Рид, — трое.
— И все ради меня?
— Гарри, это сложная история.
— Почему ты не предложишь им войти внутрь? — спросил я. — У нас есть еще комнаты для гостей.
Он отрицательно покачал головой.
— Мои люди, — сказал он, — привыкли ждать.
— Ждешь еще кого-то?
— Гарри, не будем играть в пинг-понг. Мне надо обсудить ситуацию, которая вышла из-под контроля.
Это означало, что никто в Лэнгли не знал, что делать дальше.
Круг, который я совершил с «люгером» в руке, еще оказывал на меня успокаивающее воздействие. Я чувствовал, как ко мне возвращается разум. Явная, неприкрытая опасность, несомненно, излечивала от всех идиотизмов, рожденных мозгом в ночи.
— Нед, — спросил я, — не хочешь выпить?
— Вы держите «Гленливет»?
— Держим.
Он вздумал порассуждать о достоинствах данного виски. Это раздражало. У меня не было ни малейшего желания слушать перепевы того, что он узнал однажды летом во время автомобильной поездки по Шотландии и ее винокуренным заводам со своей серой мышкой — шотландской невестой. Я извлек бутылку из шкафа в Берлоге и налил ему «Гленливета» безо всего — пошел он ко всем чертям, если после своих восторгов хотел бы выпить его со льдом. Затем я спросил:
— С какой целью ты здесь?
Я видел, что ему хотелось еще немного понаслаждаться теплом огня и виски.
— Да, — сказал он, — надо переходить к этому.
— Я считаю за честь то, что прислали тебя, — сказал я ему.
— А я могу утром лишиться чести, — сказал он в ответ. — Поездка сюда — моя затея.
— Без разрешения?
— Не вполне. Видишь ли, я хотел приехать побыстрее.
— Ну, не будем играть в пинг-понг, — сказал я, — хорошо?
Не в характере Розена было не прикрыть свой уязвимый зад: никто лучше его не знал, что мы — самая бумаголюбящая бюрократия на свете. Поэтому порой мы уделяем немало внимания тому, чтобы получить нужную бумажку. Как-то лучше мы себя чувствуем, когда неправомерные акции зафиксированы на кусочке бумаги. Если время от времени мы вынуждены действовать без программы, статуса, директивы, памятной записки или приказа президента о расследовании, — мы чувствуем себя голыми. У Розена не было бумажки.
— Я надеюсь, ты готов, — сказал он.
— Можешь начинать, — сказал я.
В знак согласия он выдал улыбку. А поскольку при этом он не выпустил трубки изо рта, получилась гримаса.
— Сообщила ли Киттредж, — осведомился он, — какие-либо подробности о том, что она слышала относительно Проститутки?
— Боюсь, моя жена сейчас не в себе.
— Проститутка, — сказал Розен, — покинул свой дом три дня назад и уплыл один на своем катере, что, как тебе известно, не является для него необычным. Он гордился умением править катером, невзирая на свою увечность. Но он не вернулся. Сегодня утром береговая охрана обнаружила дрейфовавший катер, проверила по регистрационному номеру, кому он принадлежит, и позвонила нам. Можешь такому поверить? В документе на катер в графе «Ближайшие родственники» был указан номер телефона отдела кадров Лэнгли! Тем временем на отмель в Чесапикском заливе вынесло значительно уже подпорченный труп мужчины. Была оповещена береговая охрана, и мои люди вскоре приехали туда. Сегодня перед самым обедом.
— Насколько я понимаю, вы называете это самоубийством.
— По всей вероятности, именно так и назовем. По счастью, пресса решила не давать ничего, кроме некролога.
— А это — убийство?
— Не могу сказать. Пока еще — нет.
— А как ты сюда добрался? — спросил я. — Летел до аэропорта Бар-Харбора?
— На своем самолете. Я добавил лицензию на пилотирование к небольшому набору моих достоинств.
— О тебе всегда узнаешь что-то новое, Рид.
Моя похвала может вам показаться не лишенной подковырки, он, однако, не сумел скрыть своего удовольствия. Однажды, после того как Ричард Хелмс вытащил несколько наименее аппетитных каштанов Хью Монтегю из огня расследования, проводимого комиссией конгресса, Проститутка, сознавая свой долг перед ним, поспешил сделать директору ЦРУ увесистый комплимент. «Как точно дана вам фамилия[3], Дик, — сказал Проститутка. — Вы проводите в гавань под страшнейшим ветром одно суденышко за другим».
Мне это показалось перебором, а Хелмс, всегда смотревший в точку, словно целился ледорубом, и, безусловно, относившийся настороженно к Проститутке, не выдержал и расплылся от такой оценки. Проститутка же потом заметил: «Можешь не сомневаться, Гарри, человек, занимающий высокий пост, никогда не спускается на землю в своем тщеславии».