Авария

Женя разговаривала с ним из своей лаборатории, которая находилась в конце галлереи, над турбинным залом. Близкий приезд Кечмаева так обрадовал ее, что она не могла выдержать, чтобы сейчас же не поделиться своей радостью с кем-нибудь из нас.

Они не виделись уже года три, и бурная радость Жени искала выхода. Она быстро закончила свой обычный ежедневный анализ образцов морской воды, бутана, холодильного гидрата, прибрала пробирки, колбы, реактивы и, скинув халат, выбежала на галлерею.

Хотя прошло уже больше месяца со дня ее приезда, она все еще не вполне свыклась со станцией. Я не раз наблюдал, как, выходя из лаборатории, она останавливалась, восхищенная картиной, которая развертывалась перед ней.

Действительно, на свежего человека станция производила большое впечатление. Представьте себе огромный двухсветный зал длиной около двухсот метров. Стены его почти сплошь стеклянные. Если смотреть с галлереи, глубоко внизу видны прильнувшие к полу два ряда черных горбатых турбогенераторов. Их семьдесят пять штук, каждый мощностью две тысячи киловатт. Они похожи на стадо гигантских черепах, издающих непрерывное гудение. И каждая из них как будто держится на привязи кем-то там, под потолком, куда протянулись изогнутые, светло-серые трубы. Наверху каждые четыре трубы сходятся, сливаются в одну и колоннами проходят сквозь потолок.

Эти трубы отводят из турбин в конденсатор отработавший пар бутана. В конденсаторе пар сжижается, чтобы потом вернуться опять в котел-испаритель.

В зале черные горбатые существа живут своей жизнью. Изредка по среднему проходу, как по проспекту, бесшумно проносится электрокар с человеком на площадке.

Первые дни Женя подолгу простаивала, очарованная этой ритмической скрытно-напряженной жизнью зала. И сейчас она на минуту задержалась, любуясь все еще волнующей ее картиной.

И сейчас она на минуту задержалась…

Потом она побежала к непрерывному лифту, и через несколько минут ее маленькая фигурка промчалась на электрокаре через весь зал и появилась под выходной аркой. Тут она встретила меня с Бойцовым. В качестве главного инженера станции я в то время замещал отсутствующего директора, а Корней Бойцов был нашим электриком, подводником и ледовиком. Почти все внешние сооружения были в его ведении: ледовые каналы, транспортеры, подводящая воду труба. Теперь мы шли с Бойцовым на обычную утреннюю проверку работы испарителя и, еще издали увидев, как Женя вышла из лаборатории, поджидали ее. Присоединившись к нам, она немедленно сообщила о госте. Это известие нас очень обрадовало. Нельзя сказать, чтобы на своей уединенной станции мы были очень избалованы посетителями.

Правда, наши телевизоры приносили нам кусочки жизни всей страны и всего мира. Мы регулярно слушали и видели московские, парижские, нью-йоркские концерты, лекции, театральные спектакли, с’езды, доклады, разговаривали с далекими родными и друзьями. Но живые, теплые люди редко заглядывали к нам.

Пока мы спускались в нижний этаж, где помещался испаритель, Женя успела уже вцепиться в Корней Бойцова, подшучивала и дразнила его. Добродушный Корней отшучивался, но это ему плохо удавалось. Он больше сопел, улыбался и ласково поглядывал на миловидное лицо Жени с характерным, почти четырехугольным лбом.

В испарительном отделении было безлюдно и тихо. Оно тянулось под всем турбинным залом, и каждому ряду турбин наверху здесь соответствовал длинный стопятидесяти-метровый бетонный ящик, высотой от пола почти до потолка. Эти бетонные ящики и были испарителями, В них подавалась через трубу морская вода и жидкий бутан из конденсатора. В этих бетонных «котлах» бутан, смешиваясь с «теплой» водой, замораживал ее в ледяную крупу, а сам превращался в пар. Сквозь семьдесят пять коротких вертикальных труб пар бутана врывался в турбины, заставлял их вращаться и вращать свои генераторы.

На темно-зеленых бетонных стенах испарителей, покрытых слоем блестящей, как будто лакированной, пластмассы, были помещены различные измерительные и контрольные приборы. Они следили за равномерностью подачи воды и бутана, за их состоянием и качеством, за упругостью и давлением паров бутана, за своевременным и полным удалением льда из испарителя. Все показания этих приборов автоматически, но проводам, передавались в лабораторию Жени и в комнату дежурного инженера — диспетчера.

Часа через два мы поднялись на непрерывном лифте в мой кабинет. Здесь я нашел обычную в этот час метеорологическую сводку с Диксоновской радиостанции.

Сводка была неприятной: с северо-востока быстро надвигается сильная пурга.

— Знаете, Женя, — сказал я, — пожалуй, было бы лучше, если бы Кечмаев отложил приезд к нам. Пурга в тундре — мало подходящее время для дружеских визитов.

— Да, конечно, — согласилась Женя. — Но он ведь тоже получил эту сводку. Вероятно, он ее принял во внимание. Надо все-таки поговорить с ним.

Мы настроили мой настольный радиоаппарат и послали позывные гидростанции. Через минуту гидростанция ответила на вызов и сообщила, что Кечмаев уже выехал к нам на аэросанях. Метеорологическая сводка его не застала, и на гидростанции очень беспокоятся, как бы пурга не захватила его на гористом участке пути. Они сообщили ему об этом по радиотелефону, но он ответил, что прошел уже больше половины горной дороги, что до пурги успеет пройти оставшуюся часть, а в тундре ему нечего бояться.

Мы связались по радио с аэросанями Кечмаева. Он просил не беспокоиться, сообщил, что все идет благополучно, дорога прекрасная и он будет у нас во-время: часа через три-четыре.

Нам оставалось ждать. Женя ушла работать над рефератом о химическом составе морской воды у острова Диксона. Я занялся своими делами.

Через полчаса новая срочная метеосводка сообщила, что пурга надвигается с необычайной быстротой, скорость ветра достигает 12 баллов, видимость совершенно отсутствует.

Острова Диксон пурга достигнет в ближайшие десять — пятнадцать минут.

Это сообщение не вызывало сомнений: я увидел в окно, как потемнело небо, как низко опустились тучи, как быстро сгущался мрак, и тусклый день раньше времени стал переходить в густые сумерки.

Я отдал необходимые распоряжения по электростанции: поставить у каналов снегоочиститель, проверить грабли, проверить навес на транспортере холодильного гидрата; надо было подготовиться к встрече урагана, очевидно, необычайной силы.

Я видел через окно коренастую фигуру Корнея, одетого в легкий, но теплый электрифицированный комбинезон. Он возился над механическими граблями, которые ходили по рельсам вдоль каналов с рассолом, как вагон трамвая. Грабли собирали льдинки замерзающего рассола со всей ширины канала и подгоняли их к транспортеру. Перед двигателем граблей на тех же рельсах помощник Корнея устанавливал снегоочиститель, который должен был работать в пространстве между граблями и транспортером.

Грабли ходили по рельсам вдоль каналов с рассолом…

В глухом конце изогнутого петлей канала, широкого и очень мелкого, далеко под ледяную кашу входил бесконечный ленточный транспортер. Он захватывал здесь подгоняемые граблями льдинки и тащил их на себе к подножию водяной башни конденсатора. Здесь с главным транспортером сливался другой, резервный транспортер, шедший из запасного склада холодильного гидрата.

Транспортер сбрасывал льдинки в наружную часть башни, неглубокую, как та часть курительной труб-

ки, в которую набивают табак. Скоплявшиеся здесь верхние слои льдинок давили на нижние и заставляли их переходить во внутреннюю, длинную, как чубук трубки, башню со столбом рассола в двадцать метров высоты. Этот столб рассола держался благодаря сильно разреженному в конденсаторе воздуху и, следовательно, получающейся большой разнице между атмосферным давлением снаружи и внутри конденсатора.

В столбе льдинки всплывали до вершины башни и там пересыпались на наклонную плоскость конденсатора, охлаждали поступившие туда пары бутана, превращали их в жидкость, сами таяли и, смешиваясь с жидким бутаном, стекали вниз. В нижнем резервуаре более легкий бутан отделялся от рассола и всплывал кверху, как масло на воде. Через трубу у самого дна резервуара рассол выводился наружу в канал, где вновь замерзал. Бутан через верхнюю трубу опускался вниз в испаритель, а затем его пар опять в турбины.