Арлекин

— Да, доложил.

Он закрыл лицо большими руками и наклонился к коленям, будто теряя сознание.

— Этого я и боялся, — донесся его шепот.

— Послушайте, Малькольм, я что-то не догоняю. Какая-то группа сильных вампиров лезет в вашу церковь — так причем тут Жан-Клод?

Он посмотрел на меня, и глаза его посерели от тревоги.

— Скажите ему то, что я сказал вам. Он поймет.

— Но я не понимаю!

— Жан-Клод дал мне время до Нового года — подумать и ответить насчет клятвы крови. Он великодушен и терпелив, но в совете есть вампиры, не обладающие ни одним из указанных качеств. Я думал, они будут гордиться тем, чего я достиг. Думал, им это будет приятно, но сейчас я опасаюсь, что совет не готов увидеть мой славный новый мир свободной воли.

— Свободная воля — это для людей, Малькольм. Общество противоестественных созданий держится на власти.

Он снова встал.

— Выполнение ордера почти целиком предоставляется на ваше усмотрение, Анита. Не используете ли вы эту свободу хотя бы частично, чтобы попытаться выяснить истину перед тем, как убивать моих прихожан?

Я тоже встала:

— Гарантировать ничего не могу.

— Я бы о таком и не просил. Я просто прошу вас поискать истину до того, как будет слишком поздно для Салли и другого моего прихожанина, чье имя вы мне даже не называете. — Он вздохнул. — Я же не отослал Салли из города, почему же в другой раз я поступлю иначе?

— Вы сюда входили, уже зная, что Салли в беде. Имя второго плохого парня я вам подсказывать не буду.

— То есть это мужчина?

Я посмотрела на него — просто посмотрела, радуясь, что могу выдержать полный контакт взглядов. Когда я еще не могла смотреть вампиру в глаза, изображать крутой взгляд было затруднительно.

Он расправил плечи, будто только сейчас заметил, что сутулится.

— Даже этого вы не хотите мне сообщить? Пожалуйста, передайте Жан-Клоду, что я вам говорил. Мне следовало бы прийти к вам сразу. Я думал, что это моральные принципы не дали мне сразу бежать к вам, к той структуре власти, которую я презираю. Но это были не принципы, а грех — грех гордыни. Я только надеюсь, что моя гордыня не будет стоить жизни моим последователям.

Он пошел к двери.

— Малькольм! — окликнула я его.

Он обернулся.

— Насколько это срочно?

— Это срочно.

— Два часа могут быть существенны?

Он задумался.

— Быть может, а в чем дело?

— Я сегодня не увижусь с Жан-Клодом. И хотела знать, надо ли мне ему звонить, передать вкратце?

— Да, очень прошу вас, передайте. — Он наморщил лоб. — А как же это вы не увидите сегодня вашего мастера, Анита? Вы не вместе живете?

— Вообще-то нет. Я у него провожу дня три-четыре в неделю, но у меня свой дом.

— И сегодня вы будете убивать моих родичей?

Я покачала головой.

— Тогда будете поднимать моих хладных братьев. Чей благословенный сон нарушите вы сегодня, Анита? Чей зомби встанет, чтобы кто-нибудь из людей получил наследство или же вдова утешилась?

— Сегодня зомби не будет.

Меня очень озадачило его отношение к тому, что зомби будут оскорблены. Никогда не слышала, чтобы вампир объявлял о своем родстве с зомби, гулями или с кем бы и чем бы то ни было, кроме вампиров.

— Что же тогда удерживает вас сегодня вдали от объятий вашего мастера?

— У меня свидание, хотя это совершенно не ваше дело.

— Но ведь не с Жан-Клодом и не с Ашером?

Я покачала головой.

— Тогда с вашим царем волков, Ричардом?

Я снова покачала головой.

— Ради кого же вы покинули этих троих? А, ваш повелитель леопардов, Мика.

— Снова нет.

— Я поражен, что вы отвечаете на мои вопросы.

— Честно говоря, я тоже. Наверное, потому, что вы продолжаете называть меня блудницей, и, наверное, мне хочется вас мордой в это ткнуть.

— В тот факт, что вы — блудница?

Его лицо не изменилось ни капли при этих словах.

— Я знала, что вы не сможете, — сказала я.

— Что не смогу, миз Блейк?

— Не сможете долго вести себя мило и вежливо, чтобы получить мою помощь. Знала, что если так продолжать, вы снова станете злым и презрительным.

Он слегка поклонился мне — одной головой.

— Я вам сказал, миз Блейк: мой грех — гордыня.

— А каков мой грех, Малькольм?

— Вы хотите, чтобы я оскорбил вас, миз Блейк?

— Я хочу услышать, как вы это скажете.

— Зачем?

— А что такого? — спросила я.

— Ну, хорошо. Ваш грех — похоть, миз Блейк. Как и вашего мастера и всех его вампиров.

Я покачала головой и скривила губы в неприятной улыбке. Такая улыбка оставляла у меня глаза холодными и означала обычно, что я таки здорово разозлилась.

— Это не мой грех, Малькольм. По крайней мере не тот, что мне всех роднее и ближе.

— А каков же ваш грех, миз Блейк?

— Гнев, Малькольм. Гнев.

— Вы хотите сказать, что я вас разозлил?

— Я всегда злая, Малькольм. Вы мне только дали цель, на которую эту злость направить.

— Вы кому-нибудь завидуете, миз Блейк?

Я подумала, потом покачала головой:

— На самом деле нет.

— О грехе лености не спрашиваю; вы слишком много работаете, чтобы можно было об этом говорить. Вы не жадина и не обжора — алчность и чревоугодие отпадают. Вы горды?

— Иногда.

— Итак, гнев, похоть и гордыня?

Я кивнула:

— Похоже, раз мы решили считать.

— О, некто считает все наши грехи, миз Блейк, не сомневайтесь в этом.

— Я тоже христианка, Малькольм.

— И вы не боитесь, что можете не попасть на небо, миз Блейк?

Вопрос был настолько странным, что я даже на него ответила.

— Когда-то боялась, но моя вера до сих пор заставляет светиться крест. Мои молитвы все еще имеют силу прогонять созданий зла. Бог не оставил меня — просто праворадикалы-фундаменталисты от христианства хотели, чтобы я в это верила. Я видала зло, Малькольм, настоящее зло. И вы — не оно.

Он улыбнулся — мягко, почти смущенно.

— Я пришел к вам за отпущением, миз Блейк?

— Вряд ли у меня есть власть отпускать вам грехи.

— Я бы хотел до того, как умру, исповедоваться священнику, миз Блейк, но ни один из них ко мне не приблизится. Они святы, и сами признаки их призвания вспыхнут пламенем от одного моего присутствия.

— Это не так. Освященные предметы вспыхивают, если верующий впадает в панику или если воздействовать на них вампирской силой.

Он заморгал, и я поняла, что это непролитые слезы блестят у него в глазах, отражая свет электрических лампочек.

— Это правда, миз Блейк?

— Ручаюсь.

Его отношение заставляло меня за него испугаться, а мне очень не хотелось бояться за Малькольма. У меня полно в жизни народу, о котором надо волноваться, и меньше всего мне нужно было добавлять к этому списку Билли Грэма от нежити.

— Вы знаете каких-нибудь священников, которые согласились бы выслушать очень долгую исповедь?

— Может быть, хотя не знаю, будет ли им позволено дать вам отпущение, поскольку вы, строго говоря, в глазах Церкви мертвы. У вас обширные связи в религиозном обществе, Малькольм, и наверняка кто-нибудь из лидеров других Церквей с радостью примет вашу исповедь.

— Мне не хочется их просить, Анита. Я не хочу, чтобы они знали мои грехи. Я бы предпочел… — Он запнулся, потом договорил, но наверняка не то, что собирался сказать вначале. — Без шума. Я бы предпочел исповедоваться келейно.

— Откуда вдруг такая потребность в исповеди и отпущении?

— Я по-прежнему верую, миз Блейк. То, что я стал вампиром, не изменило этого. И я хочу умереть, разрешенный от грехов моих.

— Но почему вы ожидаете смерти?

— Передайте Жан-Клоду то, что я говорил — о незнакомце или незнакомцах в моей церкви. Скажите ему о желании поведать мои грехи священнику. Он поймет.

— Малькольм…

Он будто не услышал, но у двери остановился, взявшись за ручку.

— Я беру свои слова обратно, миз Блейк: я не сожалею о том, что пришел. Я сожалею только о том, что не пришел на несколько дней раньше.