Франсуа Антон Месмер

Я думаю, что с помощью магнетизма нечестный человек может принести много зла. Я сомневаюсь, что с помощью магнетизма честный человек может сделать хоть какое-либо добро.

Магнетизм — это забава, он еще не наука».

И сейчас гипноз далеко еще не наука, хотя в медицине он уже не забава. Впрочем, в исполнении эстрадных гипнотизеров он, конечно, забава, и очень увлекательная, — так считает М. И. Буянов.

Нечестный человек может принести людям вред не только с помощью того, что Дюма в духе своего времени именует магнетизмом; способов приносить вред очень много, из них гипноз должен находиться где-то на последних местах. Это не самая опасная для человечества форма деятельности. Зато пользы гипноз может принести очень много — хотя бы вылечить человека. Магнетизм — могучее оружие, великое лечебное средство, и в этом Месмер был прав. Если он только правильно используется. Гипноз — не нож, которым можно убить человека, а нож, которым можно вырезать воспаленный аппендикс, спасти жизнь.

Дюма не был врачом, он был просто любознательным человеком. Для него магнетизм был кратковременной забавой — как для Энгельса или Диккенса, которые тоже интересовались гипнозом.

Сбылись ли политические пророчества, высказанные уже знакомой читателям Мари? — спрашивает М. И. Буянов. Нет, конечно. Я не стал подробно проверять соответствие рассказа Мари историческим данным, а только выписал из одной дореволюционной энциклопедии следующие строки: «Анри д'Артуа (1820–1883), герцог Бордоский, граф Шамбор, сын герцога Беррийского, убитого в 1820 году. Воспитывался в изгнании в Австрии; умер бездетным. Последний представитель старшей линии Бурбонов. Легитимисты именовали его французским королем Генрихом V».

В книге Александра Дюма «Беседы об искусстве и кулинарии» есть глава «Сеанс магнетизма». Интересно прочитать ее полностью.

«Я хочу ответить на некоторые вопросы о магнетизме, вопросы, которые мне были заданы, после опубликования моего романа «Жозеф Бальзамо».

Один из этих вопросов (тем более важный для меня, ибо я сам себе его задаю) выглядит следующим образом: «Замагнетизированный спит или только делает вид, что спит?» Эту же мысль можно выразить и такими словами: «Существует ли сговор между магнетизером и магнетизируемым?»

Эту проблему трудно решить. Задавать этот вопрос магнетизеру или магнетизируемому не стоит. Они слишком заинтересованы в ответе, чтобы их свидетельство не вызывало сомнений. Вот я и сказал себе: «Я искренне поверю лишь в том случае, если мне удастся усыпить какую-нибудь сомнамбулу, если та не будет знать, что я ее усыпляю». Случай помог успешно разрешить эту проблему.

В прошлое воскресенье Алексис попросил меня, чтобы сыграли «Флакон Калиостро» в театре Сен-Жермен: он хотел, чтобы я увидел его в роли влюбленного. Я договорился с директором театра, и было условлено, что Алексис — на вечернем спектакле вышеупомянутого воскресенья — сыграет роль Дерваля, а его жена роль Дежазе.

Воскресенье — это именно тот день, когда я устраиваю приемы для своих друзей; и в то воскресенье у меня собралась отличная компания, среди которых Луи Буланже, Сешан, Диетерль Деплешен, Делапу, Жюль де Лессепс, Коллен, Делааж, Бернар, Монж, Мюллер и другие.

Жюль де Лессепс привел, кроме того, двух своих друзей, которые впервые почтили меня визитом.

Другая часть рода человеческого, самая прекрасная, как сказал бы мсье Демутье, также имела своих представителей. Но поскольку я живу немного по-холостяцки, я надеюсь, мне позволят называть этих дам их инициалами.

Все это общество собралось, как каждый мне говорил, ради меня; но, судя по тем вопросам, которые мне задавались об Алексисе и мсье Марсийе, легко было догадаться, что надежда на сеанс магнетизма не была абсолютно чужда этому собранию, немного более многочисленному, чем обычно.

Так что разочарование было большим, когда я объявил, что Алексис занят в этот вечер и что я посчитал нескромным приглашать его на сеанс в тот вечер, когда он играет.

В три часа известие, что Алексис находится в саду, воскресило надежды. Все устремились, чтобы увидеть хотя бы сомнамбулу, коли уж нельзя было видеть сомнамбулизм. Однако надежды эти испарились, когда обнаружилось, что Алексис приехал один со своей женой, оставив мсье Марсийе в городе.

Алексиса сильно побранили за эту забывчивость — особенно я. Ведь я хотел еще раз поблагодарить мсье Марсийе за его последний сеанс, и лишился этой возможности, по крайней мере в это воскресенье.

Другие сожаления, выраженные громко и открыто, были немного более эгоистичны, чем мои. Я сожалел о мсье Марсийе из-за него самого; другие, не знавшие его, сожалели о нем из-за Алексиса.

С неба упали несколько капель — мы вернулись в комнаты.

Все так горячо просили Алексиса, чтобы он продемонстрировал одно из своих чудес, что он заявил о своей готовности сделать все, что захотят, если кто-нибудь из присутствующих взялся бы его усыпить.

Все переглядывались; но никто не осмеливался на этот опыт. Мсье Бернар подошел ко мне.

— Усыпите его, — сказал он мне тихонько.

— Я? Разве я умею усыплять людей, кроме как в театре и в библиотеках? Разве я умею делать ваши пассы, вводить флюиды, вызывать или передавать симпатию?

— Не нужно ничего этого делать; просто усыпите его силой своей воли.

— А что надобно делать в этом случае?

— Скажите сами себе: «Я хочу, чтобы Алексис заснул».

— И он заснет?

— Вероятно, у вас, должно быть, дьявольская сила воли.

— Возможно; но в таком случае у меня с силой воли то же, что у мсье Журдена с прозой.

— Все же попробуйте.

— Но ведь он разговаривает со своей женой и Делапу.

— Это ничего.

— Надо мной будут смеяться, если у меня не получится.

— А кто узнает об этом, вы же не скажете ни одного слова, не сделаете ни одного жеста. Вы усыпите его отсюда, делая вид, что болтаете со мной.

— Ну, ежели так, то охотно попробую.

Я скрестил руки, собрал всю мощь своей воли, посмотрел на Алексиса и сказал про себя: «Я хочу, чтобы он спал!»

Алексис покачнулся, как будто сраженный пулей, и навзничь упал на канапе.

Не было никаких сомнений (по крайней мере для меня): магнетическая мощь подействовала мгновенно, с силой молнии.

Мое первое чувство было чувство ужаса; падая, Алексис, застигнутый флюидом в тот момент, когда он никак этого не ожидал, вскрикнул. Его била сильная нервная дрожь, его глаза почти полностью вылезли из орбит. Я был не единственным, кто испытал страх; только я испугался вдвойне: я не знал причину этого происшествия.

Почувствовав мою руку, Алексис узнал меня.

— Ах, — сказал он мне, — никогда не делайте подобных вещей, не предупредив меня, вы меня убьете.

— Боже мой! — сказал я ему. — Что же вы чувствуете?

— Большое нервное потрясение. Оно сейчас пройдет, особенно если вы снимете с меня флюид, который давит на мой желудок.

— А как снять этот флюид? Я же ничего об этом не знаю.

— Отодвигая его обеими руками.

И я принялся отодвигать этот флюид как только мог, и через несколько секунд Алексис стал дышать легче.

— Ах! — сказал он. — Мне лучше.

— Настолько, что вы сможете дать нам сеанс?

— Да; только не заставляйте меня читать — вы так потрясли мои нервы, что мне кажется, будто все предметы прыгают у меня перед глазами.

— Сможете сыграть в карты?

— Да, конечно.

— Сможете узнать предметы, сказать, откуда они?

— Да.

— Сможете путешествовать, видеть на расстоянии?

— Да, безусловно. В некотором отношении я сейчас более ясно вижу, нежели когда бы то ни было.

— Ну тогда играйте партию в карты с Сешаном, он у нас самый большой скептик.

— Ладно.

Я подвел Алексиса к столу; Сешан сам завязал ему глаза при помощи ваты и трех носовых платков. Лица сомнамбулы абсолютно невозможно было видеть из-за этих повязок. Алексис сыграл две партии в карты, ни разу не взглянув на свои карты. Он разложил их на столе и брал их, ни разу не ошибившись.