Вещий Авель

С тех пор проблема Федора Кузьмича вот уже много лет волнует историков. Тайна старца Федора Кузьмича интересовала Льва Толстого, и великий писатель увлекся легендой о превращении царя в бродягу, не помнящего родства. Занимала эта тайна и членов императорской семьи Романовых. Александр III, внук Александра I, хранил портрет Федора Кузьмича в своем рабочем кабинете, Николай II посетил его могилу во время своей поездки по Сибири. А великий князь Николай Михайлович написал в 1907 году целое исследование о таинственном старце.

В канцелярских бумагах Высотского монастыря о монахе Авеле было записано, что он из крестьян, шестидесяти пяти лет, в монашество пострижен в 1797 году в Александро-Невском монастыре, из оного переведен в Соловецкий монастырь в 1801 году. Обучен российской грамоте — читать, петь и писать; в штрафах не был.

Хотя Авель в этом монастыре вел смиренный образ жизни, чем-то он пришелся не ко двору архимандриту Амвросию. Тот написал на него ложный донос митрополиту Филарету.

После этого Авель забрал все свои пожитки и в начале июня 1826 года, накануне предполагавшейся коронации нового царя, самовольно покинул монастырь. Куда он направился, никто не знал.

Вскоре, однако, Авель объявился в Москве. Здесь к нему обратилась вдова фельдмаршала графиня П. П. Каменская с вопросом: «Будет ли коронация и скоро ли?» Вопрос был продиктован, видимо, тем, что графиня надеялась во время коронации получить какую-нибудь награду и ей не терпелось узнать, когда она состоится.

На ее вопрос Авель ответил: «Не придется вам радоваться коронации». Слова провидца моментально разнеслись по Москве, и многие решили, что предсказание вещего Авеля касалось коронации Николая Павловича на царство.

На самом же деле Авель вложил в свои слова иной смысл. Он имел в виду, что графине Каменской не придется присутствовать (радоваться) на коронации, так как она прогневала государя и тот запретил ей приезд в Москву. А гневался на нее Николай из-за того, что в ее имении крестьяне устроили бунт, возмущенные жестокостью управителя.

Между тем Москва готовилась к коронации. Церемония эта, обряд венчания на власть, как и многие другие давние обряды, проводились в Москве. Не одно столетие коронование совершалось в Успенском соборе Московского кремля. Здесь российские монархи принимали символы власти и императорские регалии — мантию и царский венец. Под торжественный трезвон и пушечную пальбу предстояло возложить на себя российскую корону и Николаю I.

16 июля царский поезд выехал в Москву.

Столица без двора, как называли первопрестольную, получила наконец возможность удовлетворить одряхлевшее тщеславие и исполнить свою привилегию, совершить традиционное таинство — обряд помазания на царство. День коронования со времени Петра I был объявлен праздничным, как дни рождения и тезоименитства царей. Ждали, как полагалось по обычаю, милостей и прощений и еще — гулянья с угощением и увеселением.

Приготовления к празднеству начались еще в конце июля. На Девичьем поле сколачивали балаганы, строили качели и карусели. Здесь должно было состояться так называемое народное гулянье. К Девичьему полю тянулись подводы с лесом, доносился стук топоров. И в один из дней разнесся слух, что прибыл государь и остановился в Петровском путевом дворце, за Тверской заставой. Обычай этот ввел августейший папаша Николая Павловича, первым сделавший остановку у границ города перед коронованием. Утром 25 июля состоялся торжественный въезд царя в древнюю столицу.

У Страстного монастыря и на Тверской собрались толпы народа, чтобы приветствовать государя. Оказался в толпе и Авель. Он обратил внимание на то, что Николай был мрачен. «Есть отчего, — подумал монах. — Начать царствование с пролития крови, с расправы над хотя и бунтовщиками, ничего хорошего не предвещает».

Происшествие 14 декабря — бунт на Сенатской площади — осуждали единодушно. Иначе как преступниками, изменниками и злодеями бунтовщиков не называли. И пуще всего опасались выказать участие тем, кто был взят и посажен в крепость, боялись произнести теплое слово о родных и друзьях, которым недавно жали руку. И многие страшились показываться среди людей, подозрительных для властей.

Вот почему в такой обстановке Авель, опасаясь за свои слова, сказанные графине Каменской, предпочел исчезнуть из Москвы. Но было уже поздно — царю донесли о нем. Последовало распоряжение: разыскать. Особого труда это не составило, так как Авель в общем-то и не помышлял прятаться.

Он жил в это время в Тульской губернии, близ Соломенных заводов, в деревне Акулово. Отсюда отправил два письма некоей Анне Тихоновне. Он писал: «Желаю и всему вашему семейству всякого благополучия, как телесного, так и душевного. Я, отец Авель, ныне нахожусь в Соломенных заводах, в деревне Акулово, от завода семь верст, проехачи завод налево. Ежели угодно вам ко мне приехать, тогда я вам всю историю скажу, что мне случилось в Высотском монастыре…» Далее он просил пересылать ему письма и сообщал, что намерен прожить тут «за болезнию от июня один год».

В другом письме, отправленном тогда же, Авель поведал, как его «Высотский отец архимандрит ложным указом хотел послать в Петербург к новому Государю. Нарышкин же доложил о том Его Величеству Николаю Павловичу» и рассказал ему всю историю монаха, как он сидел в шести тюрьмах и трех крепостях, а всего провел в застенках двадцать один год. На что царь приказал отцу Авелю «отдалиться от черных попов и жить ему в мирских селениях, где он пожелает». О чем Авелю и сообщил Д. Л. Нарышкин. И еще сей благодетель предложил ему «подать просьбу в Синод и взыскать в свою пользу штраф с высотского начальства тысячу рублей за ложное злословие, что якобы отца Авеля приказано было прислать в Петербург».

В том же году, в августе, последовал указ Синода со ссылкой на обер-прокурора князя П. С. Мещерского о том, что государь, ознакомившись с докладом по делу монаха Авеля, определил ему жить в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре.

По существу это было новое заточение, ибо монастырь этот был не столько обителью для отказавшихся от мира подвижников, сколько острогом для духовных и светских лиц.

Здесь и довелось Авелю прожить остаток дней. Прорицатель скончался 29 ноября 1841 года после продолжительной и тяжелой болезни, напутствованный Святыми Таинствами, и был погребен за алтарем церкви Св. Николая.

Но оставались в памяти его пророчества о том, что ждет русских царей в будущем, какая судьба уготована Провидением Александру II и Николаю II. Ответ Авеля на вопрос Павла I хранился в запечатанном конверте и до поры был недоступен.

За полвека до начала эпохи Александра II вещий Авель назвал будущего царя Освободителем. Что мог иметь в виду предсказатель? Только ли освобождение балканских народов от османского ига? Или он прозревал великие реформы и освобождение крестьян? То есть отмену крепостного права, которого сам, как говорится, хлебнул с лихвой.

Александр II осуществил то, что задумал еще его дядя Александр I. Но именно на этого царя было совершено четыре покушения и — ирония российской истории — убит он был в 1881 году, когда собирался подписать конституцию. Историк В. О. Ключевский скажет о нем: «Он заметно отличался от своих ближайших предшественников отсутствием наклонности играть в царя. Александр II по возможности оставался самим собой и в повседневном, и в выходном обращении… Он не хотел казаться лучше, чем был, и часто был лучше, чем казался. Он не искал усиления, но умел ценить умных и образованных дельцов… Такие дельцы и вынесли на своих плечах тяжесть законодательной работы над крестьянской реформой. Он отличался мужеством особого рода. Когда он становился перед опасностью, мгновенно выраставшей перед глазами и обыкновенно ошеломляющей человека, он без раздумья шел ей навстречу, быстро принимал решения».

Но, как и у всякого живого человека, у Александра II были слабости. Нередко он колебался, решался на скорые, подчас необдуманные действия, а главное, был опасливо-мнительным. Как ни странно, мнительность становилась источником решимости. Больше всего он опасался восстания снизу и поэтому решился на революцию сверху.