Апология

А ты, рыбий обвинитель, наделяешь магов совсем другими средствами: эти средства не снимают, оказывается, с нежных лбов, а сдирают с чешуйчатых хребтов, не срывают в поле, а вытаскивают из пучины, не скашивают серпами, а подцепляют крючками. Наконец, говоря о колдовстве, Вергилий называет яд, ты — порошок, он — травы и сучья, ты — чешую и кости, он скашивает луг, ты обшариваешь волну.

Я напомнил бы тебе о таких же точно местах у Феокрита, затем — у Гомера, у Орфея (у него их множество!); я без конца цитировал бы греческие комедии и трагедии, исторические сочинения, если бы не обнаружил недавно, что ты не сумел прочесть письма Пудентиллы, написанного по-гречески. Ну, что ж, приведу еще одного латинского поэта. А вот и сами стихи, их узнают те, кто читал Левия:[133]

31. Вот ты бы и выдумал, если б был хоть капельку образован, будто все это, или что-нибудь вроде этого, а вовсе не рыб, я разыскиваю (так было бы куда правдоподобнее, а общераспространенность подобных взглядов, может быть, и заставила бы людей поверить тебе). И правда, для чего еще пригодна пойманная рыба, кроме как для того, чтобы сварить ее и съесть? А что касается магии, то для нее, на мой взгляд, рыбы совсем бесполезны. И вот откуда у меня это предположение. Многие считали Пифагора последователем Зороастра и, подобно ему, человеком искусным в магии. Тем не менее сохранилось воспоминание, что Пифагор, заметив вблизи Метапонта,[136] на побережье своей родной Италии, которую он сделал как бы второй Грецией, каких-то рыбаков, тянувших невод, купил судьбу этого улова и, уплатив деньги, приказал немедленно освободить из сетей и вернуть пучине пойманных рыб. Разумеется, он не выпустил бы этих рыб из рук, если бы в них, по его сведениям, было что-нибудь полезное для магии. Но этот муж, обыкновенно ученый и ревностный подражатель древним, вспомнил, что Гомер, поэт, обладавший самыми разнообразными познаниями или даже, скорее, знавший все без исключения, приписывал всю силу магических снадобий не морю, а земле. Вот как упоминает он об одной колдунье:

И точно так же — где-то в другой песне:

По Гомеру, никогда никакого снадобья, полученного из моря или из рыб, не применял Протей для колдовства над своим обличьем,[139] Улисс — над ямой,[140] Эол — над кожаным мехом,[141] Елена — над кратером,[142] Цирцея — над кубком,[143] Венера — над поясом.[144] Насколько хватает памяти, вы одни такие нашлись, чтобы перенести могущество трав, корней, сучков, камешков, как бы обращая природу в хаос, с вершин гор в море и зашить это могущество в рыбьи желудки. В таком случае, если раньше было принято призывать при магических обрядах Меркурия — переносчика заклинаний, и соблазнительницу душ Венеру, Луну, соучастницу ночей, и владычицу теней Тривию,[145] то отныне Нептуна с Салацией,[146] Портуном[147] и всем хором Нереид перенесут из-за вас от бурь морей к бурям страстей.

32. Я сказал, почему, на мой взгляд, магам нет никакого дела до рыб. Теперь, если угодно, поверим Эмилиану и допустим, что и рыбы обыкновенно служат целям магии. Что ж, стало быть, всякий, кто разыскивает рыб, и сам — маг? Но в таком случае, кто станет разыскивать миопарон,[148] окажется пиратом, лом — взломщиком, а меч — убийцей. Ты не назовешь ни одной вещи настолько безопасной, чтобы она не могла кому-либо каким-нибудь образом повредить, ни настолько приятной, чтобы она не могла принести кому-нибудь огорчения. Однако не привязывают же из-за этого ко всему нелепых обвинений! И разве стал бы ты считать, что ладан, душистую кассию, мирру и остальные благовония того же рода, которыми пользуются и для приготовления лекарств, и для жертвоприношений, покупают только для похорон?! Впрочем, на основании того же «рыбьего» доказательства магами будут, по-твоему, и спутники Менелая, которые, как говорит замечательный поэт,[149] с помощью изогнутых крючков боролись с голодом близ острова Фароса. Даже нырков, дельфинов и краба ты запишешь в маги, даже всех обжор, на которых наживаются рыбаки,[150] и даже самих рыбаков, которые в силу своего ремесла добывают рыбу всех сортов. «Почему же ты разыскиваешь рыб в таком случае?» Я не желаю и не обязан отвечать тебе. Нет, ты лучше докажи, если можешь, собственными средствами, что я разыскивал рыб для той именно цели, о которой ты говоришь. Допустим, что я покупал бы эллебор[151] или цикуту, или маковый сок, или другие подобные средства, которые при умеренном употреблении — полезны, а в смеси или в большем количестве — вредны; кто мог бы равнодушно стерпеть, если бы ты под этим предлогом привлек меня к суду по делу об отравлении, потому что этими снадобьями можно умертвить человека?

33. Посмотрим, однако, что это были за сорта рыб, в которых я так остро нуждался и которые попадаются так редко, что человек, доставивший их, заслуживает вознаграждения. Они назвали в общем три сорта, один — заблуждаясь, а два — клевеща. Заблуждались они, называя морским зайцем,[152] то, что было совсем другой рыбой, которую без всякого принуждения с моей стороны принес мне посмотреть (как вы слышали это от него самого) мой раб Темисон[153] хорошо разбирающийся в медицине. А зайца он все еще не нашел. Но я признаюсь, что разыскиваю и другие сорта и даю поручения не только рыбакам, но и своим друзьям, с тем чтобы, если им попадется на глаза какая-нибудь малоизвестная рыба, они либо описывали мне ее внешний вид, либо показывали ее самое, если можно — живьем, если нет — то хотя бы мертвую. Почему я так поступаю, я скоро объясню… А солгали мои хитроумнейшие обвинители — ведь таковыми они сами себя считают — когда для пущей клеветы выдумали, будто я разыскиваю два морских существа с непристойно звучащими названиями. Хоть этот Танноний и желал дать понять, что речь идет о детородных органах обоих полов, но вымолвить эти названия, из-за отсутствия дара речи, наш великий адвокат не сумел. После долгих колебаний, прибегнув к какой-то скверной и грязной перифразе, он все же назвал то морское существо, которое именем подобно мужскому органу; что касается женского органа то не находя никакого способа выразиться прилично, он обратился к моему сочинению, процитировав из какой-то моей книги: «Пусть и преградой бедра и завесой ладони прикроет то, что заключено у нее меж бедрами».[154]

133

Левий (р. в 129 г. до н. э.) — первый представитель александринизма в римской поэзии. Написал «Erotopaegnia» («Любовные шутки»), откуда, может быть, и взята эта цитата.

134

Греческое слово, которое, по-видимому, означает средство, вызывающее чувство взаимности.

135

Возможно, упомянутый выше hippomanes, но, может быть, — называвшаяся тем же именем трава, возбуждающе действующая на кобылиц.

136

Город в Южной Италии.

137

«Илиада», XI, 741. Пер. H И. Гнедича.

138

«Одиссея», IV, 229–230. Пер. В. А. Жуковского.

139

См. «Одиссея», IV, 364 ел.

140

См. «Одиссея», XI, 25 ел.

141

См. «Одиссея», X, 19 ел.

142

См. «Одиссея», IV, 219 ел.

143

См. «Одиссея», X, 234.

144

В поясе Венеры (Афродиты) заключены все любовные чары (ср. песнь XIV «Илиады» — «Обольщение Зевса»).

145

Диана (Геката), которая называлась Тривией из-за того, что ее храмы воздвигались на перекрестках дорог (triviura).

146

Салация — богиня бурного моря.

147

Портун — римский бог портов и пристаней.

148

Миопарон — легкое небольшое судно, часто употреблявшееся пиратами.

149

Гомер, «Одиссея», IV, 368–369.

150

В древности рыба была одним из самых любимых лакомых блюд, и редкие сорта ее ценились очень высоко.

151

Helleborus orientalis Willd. Другое название этой травы — чемерица. Ее применяли как средство против душевных болезней, а также как слабительное и рвотное.

152

AplysiadepilansL., ядовитый моллюск, широко распространенный в Средиземном море.

153

Это имя носил знаменитый врач из Лаодикеи (I в. до н. э.), который впервые применил пиявки. Древние любили давать рабам, опытным в каком-либо ремесле или искусстве, имена знаменитых представителей этой профессии.

154

Цитата из недошедшего сочинения.