Страница 14 из 41
Разбудили нас рано. Мы смогли причесаться и умыться, кое-как поели и затем отправились в «черный ворон». Автомобиль повез нас в колючий мороз через серый утренний город. Мы прижались друг к другу и откашливались, харкали и плевали. Уже после первой ночи в заключении больше не думаешь о себе как «я», а только как «мы».
На Центр-стрит нас в спешке повели в управление, как будто опасаясь, что наша кучка пьяниц, городских нищих и мелких воришек отважится на отчаянный побег, для чего у каждой машины стояла охрана с автоматами. Потом мы ждали в загоне позади помоста, на котором должны были подвергнуться опознанию. Никто не разговаривал. Для участковых детективов, которым пришлось ехать с нами, эта процедура рано по утрам была пренеприятным занятием. Для нас, заключенных, это был последний момент надежды, последний шанс.
Девяносто процентов задержанных за день — мелкие рецидивисты. Они уже имели первые приводы и судимости, знали заранее, что их ожидает. Они могли предсказать решение, размер штрафа, точный момент, когда они предстанут перед судьей. Некоторая неопределенность оставалась только при проведении опознания. Здесь они ещё могли надеяться быть выпущенными на свободу, иметь возможность прожить, как свободные люди, ещё один день. И, когда их вызывали, они преодолевали четыре ступени к помосту, волнуясь, с глазами, полными надежды. Для девяноста девяти из ста надежда была слабой.
Когда подошла моя очередь, Фридман подтолкнул меня вверх через ступени. Я стоял под ярким светом лампы в свой полный рост метр семьдесят пять по измерителю. Отвратительная процедура. Никогда не знаешь, как действуешь на других людей, но на таком помосте убеждаешься, что тебя можно заподозрить в любом мыслимом преступлении.
— Этот человек — Дэниэль Форчун, — объявил кто-то.
Я узнал голос. Это был капитан Гаццо.
10.
Гаццо сказал в публику:
— Форчун задержан на основании анонимного звонка. Он находился под действием морфия, найден шприц и принадлежности. Он.
Я вспомнил о телевизионной игре «Скажи правду». Свидетелями процедуры опознания в игре становятся миллионы зрителей. Что-то не сходится у людей, которые в этой игре подвергаются мукам допроса. Тот, кто находится на помосте, отчаянно пытается скрыть свою сущность. Он лжет, лжет лишь потому, что он в отчаянии, потому что его ожидает ужас камеры. В телевизионной игре человек лжет, чтобы добиться аплодисментов и приза. Он лжет хитро, он о себе высокого мнения.
— Расскажите об этом, Форчун, — сказал Гаццо.
Я описал нападение на меня и мои поиски Сэмми, опустив при этом рассказ Барона о Вайсе и двадцати пяти тысячах долларов. Я почти слышал, как они там внизу затаили дыхание. Большей частью это были полицейские, хладнокровные профессионалы, но остальные были нормальными гражданами.
Публика. Серое чудовище толпы. Они беспощадны, не потому, что они низкие или подлые, а потому, что не представляют, что значит стоять здесь, наверху. Они не могут себе представить мук одинокого неизвестного, стоящего на помосте. Это не обвинение, это факт. Мы все принадлежим к серому чудовищу толпы, пока по какой-то коварной случайности не окажемся там, наверху, в полном одиночестве.
— Форчун наркоманом у нас не числится, — пояснил Гаццо публике. — Он работает частным детективом, когда вообще работает. Он кроме того был матросом, барменом, гидом, поденщиком, чернорабочим, актером, студентом, когда-то репортером и Бог знает кем еще. Я бы сказал, работник по случаю среднего возраста. Я сомневаюсь, что он зарабатывает достаточно для того, чтобы позволить себе даже маленький порок. Как это, собственно, получается, что вы никогда по-настоящему не работаете, Форчун?
— Я никогда не мог найти настоящей работы, капитан.
Я действительно никогда не находил такой работы, чтобы она того стоила. Больше всего мне нравилось разрешать проблемы других людей. Я говорил об этом с людьми во всем мире, и не многие могли мне просто и убедительно объяснить, зачем они работают, что они делают, почему они выбрали свою работу и что она дает для их собственного удовлетворения. Многие потчевали меня трехчасовой солидной речью с большим воодушевлением и множеством слов. Иные просто изумленно смотрели на меня. Они выглядели озадаченными. Никто никогда их не спрашивал, почему они работают, что они делают, и, видимо, они сами себя тоже никогда не спрашивали. Возможно, они боялись спросить себя об этом.
— Все в порядке, Форчун, спускайтесь вниз.
Обычно арестованных представляют судье. Гаццо об этом ничего не сказал, и я понял, что у него в отношении меня другие намерения. Это было приятно. Это значило, что Гаццо и его ребята решили меня лишь слегка отшлепать.
В коридор меня вывел участковый детектив, который отказался исполнять роль охранника и передал меня в приемной Гаццо женщине-секретарю. Та была красива, но я никогда не знал её имени. Гаццо тоже не знал точно, как её зовут. Он никогда не был женат, женщины действовали ему на нервы. Я прождал час, погруженный в молчание и сигаретный дым.
— Входите, — велел Гаццо, когда наконец пришел.
Теперь я сидел в полумраке в кабинете Гаццо и едва мог поверить, что снаружи было раннее зимнее утро. Гаццо наблюдал за мной из-за своего письменного стола. Он был суров, но достаточно долго прожил в суровом мире, чтобы примитивно и жестоко отыгрываться на других. Суровый человек, который не решается сурово наказывать.
— Я имею достаточно оснований, чтобы помариновать тебя неделю, Дэн.
— Я знаю. Переходите к делу, капитан.
— Ты не поленился, Дэн, — продолжал Гаццо. — Верхний Ист-Сайд, нижний Виллидж, Вестчестер. Все ради Сэмми Вайса?
— А почему бы не ради Вайса?
— Ты не настолько близок с ним. Он хорошо заплатил?
— Вообще не платил.
— Ты уверен, Дэн?
Вопрос был серьезный. Гаццо настойчиво хотел узнать, платил ли мне Вайс. Но интересовало его не то, есть ли у Сэмми деньги, и не продажен ли я. Я прикинулся дурачком. Если он хочет дать мне понять, о чем идет речь, пусть скажет.
— Совершенно уверен, капитан. Я рассказал со всеми подробностями, что предпринял до сих пор. Правда, исключая морг и рассказ Барона. Я рассказал о Джордже Эймсе, о достопочтенной семье в Нортчестере, о Кармине Коста и все, что я знал об убийстве.
— Вайс утверждает, что он ударил Редфорда и ушел, когда тот ещё был жив? — спросил Гаццо.
— Так он мне сказал. Приблизительно в половину второго.
— Мы знаем, что Редфорд в час пятнадцать ещё был жив, когда Вайс пришел к нему. Я был не совсем уверен в этом. В конце концов, швейцар видел его в час. За час пятнадцать пока говорят только показания этой девушки, Фаллон. Значит, Вайс тоже утверждает это.
— Он был ещё жив и тогда, когда Сэмми покинул его около половины второго.
— По словам Вайса. Миссис Редфорд напрасно звонила в два часа. Мы знаем, что у неё не было ключа от квартиры. Впрочем, она не располагала временем, чтобы убить Редфорда и достаточно быстро опять уйти, чтобы показаться швейцару к указанному им времени.
Гаццо потер свою щетину.
— Вся семья без исключения отпадает по времени между двенадцатью и тремя часами. Мы не нашли ничего подозрительного в личной или деловой жизни Редфорда. Если Вайс его не убивал, то для кого-то другого остается тридцать минут, чтобы войти, убить его и незаметно исчезнуть. И никого, хоть в какой-то степени подозреваемого.
— Сестра Уолтера — Моргана — подозревает Дидру Фаллон.
— Чудесно. Только у нее, увы, алиби и нет подходящего мотива.
— Замужество возникло довольно неожиданно.
— Все в один голос говорят о том, что Джонатану девушка нравилась. Что она выигрывала?
— Для меня главный подозреваемый — Уолтер, — сказал я. Он нуждается в деньгах, его голова была в петле, которая медленно угрожающе затягивалась, он извлекает наибольшую пользу из смерти дяди, и притом он болезненно надменный человек, который, вероятно, никогда не знает, что сейчас совершит.