Страница 40 из 79
Да, он действительно считал себя королем своего собственного мира. Он здесь повелевал, а другие ему повиновались. И неважно, насколько циничным было предложение, которое король выдвигал перед теми, которых считал своими подданными, — все равно они должны были повиноваться ему.
Какие оправдания можно было найти для такого человека?
Что за чудесное Рождество было у меня, если бы я не услышала этот разговор!
Я медленно разделась и легла в постель, слушая доносившуюся издалека музыку. Там, внизу, продолжали веселиться и танцевать, и никто даже не заметил моего отсутствия. Как же глупо было с моей стороны позволить себе вообразить, будто я представляю какой-то интерес для графа! Сегодняшний вечер показал всю абсурдность моих мыслей. Я не принадлежу миру, в котором живут такие, как граф де ла Таль. Сегодняшняя ночь научила меня очень многому.
Теперь я должна мыслить трезво и быть рассудительной. Стараться не думать о графе и его любовнице.
И тут в моем воображении возникла совершенно иная картина: Жан-Пьер с короной на голове — король на весь день. Я вспомнила выражение его лица, выражение удовольствия, которое он испытывал от того, что получил в свои руки, пусть временную и шуточную, власть. Все мужчины, подумала я, хотели бы стать королями в своих собственных замках.
С этими мыслями я и уснула, но мои сны были омрачены. Мне казалось, будто надо мной нависла какая-то огромная тень, которая — я знала это точно — представляла собой мое безнадежное будущее. Я пыталась зажмуриться, крепко закрыть глаза, не желая видеть этой тени. Но все было тщетно.
7
В первый день Нового года Женевьева сообщила мне, что хотела бы съездить в Каррефур навестить дедушку и поэтому просит меня сопровождать ее.
Я подумала, что мне было бы интересно еще раз побывать в этом доме, и с готовностью согласилась.
— Когда мама была еще жива, — сказала Женевьева, — мы в первый день Нового года всегда с ней ездили в гости к дедушке. Так во Франции поступают все дети.
— Замечательная традиция.
— Детей в этот день угощают пирожными с шоколадом, а взрослые пьют вино и едят специально приготовленные пироги. Потом дети играют на фортепьяно или на скрипке, чтобы продемонстрировать, чему они научились за год. А иногда читают стихи.
— Вы тоже собираетесь это сделать?
— Нет, мне придется читать катехизис. Мой дедушка любит молитвы гораздо больше, чем игру на фортепьяно или стихи.
Мне было интересно знать, как Женевьева относится к своим визитам в этот странный дом, и поэтому я не могла удержаться от вопроса:
— Вам нравится ездить в Каррефур?
Она пожала плечами и посмотрела на меня немного озадаченно.
— Право не знаю. Мне — хочется туда поехать, а потом, когда я оказываюсь там, мне хочется быстрее убежать оттуда… убежать и больше никогда не возвращаться. Моя мама всегда так много рассказывала о своей жизни в этом доме, что порой мне кажется, будто я жила в нем сама. Не знаю, мадемуазель, хочется мне туда ездить или нет…
Когда мы добрались до места, Морис открыл нам дверь и проводил в комнату. Дедушка выглядел еще более слабым, чем когда мы видели его в прошлый раз.
— Ты знаешь, какой сегодня день, дедушка? — спросила Женевьева.
И поскольку он не ответил, она приблизила губы к его уху и громко сказала:
— Новый год! Я приехала навестить тебя. И со мной мадемуазель Лоусон.
Он уловил мое имя и кивнул.
— Очень хорошо, что вы приехали. Извините за то, что я не могу встать.
Мы уселись рядом с ним. Да, он очень изменился. В его глазах почти отсутствовало прежнее выражение живости — они скорее напоминали глаза человека, который тщетно пытается выбраться из джунглей. Мне показалось, что он пытается что-то вспомнить.
— Я могу позвонить? — спросила Женевьева. — Мы довольно голодны. Я хотела бы получить свои пирожные и шоколад и уверена, что мадемуазель Лоусон томится от жажды.
Он не ответил, и Женевьева позвонила. Появился Морис, она высказала свои пожелания и добавила:
— Дедушка не очень хорошо чувствует себя сегодня.
— Да, для него наступили не лучшие времена, мадемуазель Женевьева.
— Я даже не уверена, что он помнит, какой сегодня день. — Женевьева вздохнула и снова уселась в кресло. — Дедушка, — опять заговорила она, — у нас в замке в новогоднюю ночь снова устраивали поиски сокровищ, и мадемуазель Лоусон вышла победительницей.
— Единственное сокровище — на небесах, — ответил старик.
— Конечно, дедушка, но пока мы живы, неплохо бы найти что-нибудь и здесь, на земле.
Он выглядел немного растерянным.
— Ты уже читала свои молитвы?
— И вечером, и утром, — ответила она.
— Этого мало. Ты, мое дитя, должна молиться более усердно, чем все остальные. Ты нуждаешься в помощи. Ты была рождена во грехе.
— Да, дедушка, я это знаю и читаю молитвы. Нуну меня заставляет.
— Ах эта чудесная Нуну! Будь всегда внимательна к Нуну — она добрая душа.
— Она никогда не даст мне забыть о молитвах, дедушка.
В комнату вошел Морис, неся вино, шоколад и пирожные.
— Благодарю вас, Морис, — сказала Женевьева. — Я все сделаю сама. Дедушка, — продолжала она, — в первый день Нового года я и мадемуазель Лоусон были в гостях у Бастидов, у них там были устроены ясли для Христа-младенца, а потом был пирог с маленькой короной внутри. Если бы у тебя было много сыновей и дочерей, тогда их дети были бы моими кузенами и кузинами. И все они собрались бы здесь сегодня, и мы могли бы тоже получить такой же большой пирог с короной.
Старик не слышал Женевьевы, не понимал, что она ему говорила, его взгляд остановился на мне. Я пыталась заговорить с ним, но перед моими глазами неотступно стояло видение той, похожей на келью, комнаты с сундуком, в котором хранились власяница и плетка.
Он, совершенно очевидно, был фанатиком. Но почему? Что сделало его таким? И какова была жизнь Франсуазы в этом доме? Почему она умерла после того, как с ним случился удар? Неужели потому, что не могла бы вынести его смерти, не смогла бы жить без него? Без этого человека, похожего на труп с широко раскрытыми глазами, живущего в мрачном доме с кельей и сундуком?
Однако не каждый мог бы посчитать такую судьбу столь же замечательной, как казалось это мне…
Я попыталась разобраться в своих мыслях. Замечательная судьба… когда человек страдал от выпавшей на его долю участи — да, именно это слово являлось наиболее подходящим — и решил лишить себя жизни?
Но почему… почему? То, что сначала казалось простым любопытством, превратилось теперь в настоятельную необходимость докопаться до правды. И в этом не было ничего удивительного. Страстный интерес к делам и жизням других людей был изначально заложен во мне. Да, во мне всегда жило неуемное желание знать, как и что думают люди, как срабатывает их ум. Это мне было столь же интересно, как и знать, почему художник выбрал для своей картины тот или иной сюжет, почему представил его именно в таком виде, почему использовал такой колорит…
Старик никак не мог оторвать от меня глаз.
— Я не в силах как следует рассмотреть вас… Не могли бы вы подойти поближе? — попросил он.
Я подвинула свое кресло вплотную к нему.
— Это была ошибка, — прошептал он, — это, была ошибка… — Он говорил сам с собой, и я взглянула на Женевьеву, которая была занята шоколадом. — Франсуаза не должна знать…
Я поняла, что его рассудок странствует в прошлом, и подумала, что его состояние со времени нашего предыдущего визита заметно ухудшилось.
Тем временем старик внимательно посмотрел на меня:
— Вы сегодня молодец. Совсем спокойны.
— Благодарю вас, я чувствую себя хорошо.
— Ошибка… Это мой крест, но я оказался не настолько сильным, чтобы нести его.
Я молчала, раздумывая, не позвать ли Мориса. Но тут старик откинулся на спинку кресла, как будто испугался меня. От резкого движения плед соскользнул с его колен и упал на пол. Я нагнулась, подняла плед и хотела накрыть старика, но он вдруг отшатнулся и закричал: